Алтайский скульптор Александр Парфенов: «Каждый день создан для следующего шага»

Работы алтайского мастера Александра Парфенова невозможно забыть. Кто-то помнит парящую сырную корову на гербе Барнаула, кто-то – новосибирского мраморного ангела. Одни – деревянных сростинских петушков, другие – ледяное "Звучание рыбы". Создавал он скульптуры и из материала, название которого мало о чем говорит. предлагаем читателям ИА "Амител" ознакомиться с интервью, опубликованном "Алтайской правдой".

– Александр, скажите, что такое сильвинит?

– Это отложения солей древнего Пермского моря. В Березниках организовали фестиваль, в результате которого родился бренд. Никто из мастеров и не знал раньше, что такое сильвинит: не было ни принципов, ни методов работы с ним, ни инструментов. А материал – "возрастной": одному слою 250 миллионов лет, другому – 285…

– И каково было соприкасаться с вечностью?

– Чувствовал себя даже не муравьем, а какой-то тлей (смеется). Как будто соприкоснулся с прошлым Земли… Энергетика удивительно мощная! Ты как будто летишь в космосе и чувствуешь мощь времен, расстояний, вероятностей...

– Я знаю вас не первый год, и у меня такое ощущение, что вы живете и творите на пике своих возможностей. Причем на пике – это ваше ежедневное состояние.

– Каждая следующая задача стоит всего того, что у тебя есть на этот момент. Отдав это все, рискнув, ты поднимаешься на свой Эверест – а перед тобой вырастает уже следующий. А когда оглянешься, то увидишь за спиной серию этих вершин. Только так можно идти дальше. Скажете, ничто не ново под луной? Экклезиаст был неправ. Неправы все, кто останавливается в развитии. Каждый день создан для возможности следующего шага. Конечно, всякий раз борешься со страхами: организм знает, что его пошлют на подвиг опять куда-нибудь (смеется). Ему это не нужно, мозгу тоже, все суставы ноют заранее.

– Но ведь почему-то существует целых три варианта фразеологизма "заедает рутина (текучка, быт)"…

– …и все три для самооправдания! У меня, например, совсем немного сил, я не самый умный и физически сильный. Но умение эффективно пользоваться имеющимся приносит больше результатов, чем разбрасывание энергии направо и налево.

Для меня все люди делятся на три категории: первая – те, кто просто проводит время своей жизни, другим важно сделать это с комфортом, третьим же – с результатом. Святые, герои, мастера, таланты, гении работают на результат, а не просто тусуются, существуют. Гении "кормят" несколько поколений своих земляков: Барселона привлекает туристов благодаря Гауди, в Сростки едут к Шукшину... Гений держит ответ за свое поколение, смысл его жизни в том, чтобы оставить след.

Неспособность к творчеству сейчас является основной проблемой человечества, кризис идей существует во всем мире. Современный этап истории работает как бы на игнорирование тех, кто способен что-то создавать, – все увлеклись "нажатием кнопки". Художники, как вещие Кассандры, осознают эту проблему и начинают ее хотя бы обозначать, решить мало кто может.

– Но ведь вы что-то смогли решить в Японии? Расскажите нашим читателям о своей "восточной эпопее".

– Я попал в Японию по "программе утечки мозгов" (смеется): японская сторона встроилась в нашу президентскую программу, участником которой я был, и, проведя ряд семинаров в городах России, отобрала 30 молодых ученых, отличающихся нестандартным, творческим мышлением (только в Новосибирске было порядка пятисот претендентов!). 30 человек было отобрано в США. В Японии мы работали в институте развития производительных сил при Министерстве экономики. Итогом нашего мозгового штурма стало изменение кадровой политики и системы взаимоотношений в "Tokyo Gasu".

Почему мы оказались нужны в передовой стране, в которой уже просто другая цивилизация? Потому что на творческом, созидательном уровне там… разучились работать – как только все поставили на конвейер, у них перестали рождаться таланты и гении.

– А как вы стали национальным достоянием Японии?

– "Национальное достояние" – это конкурс, главным куратором и искусствоведом которого является император Акихито. На его адрес, не указав своих данных, я послал с токийской почты посылочку. И Акихито выбрал в номинации "Нэцкэ" мою работу. Когда же оказалось, что ее автор – русский, это стало оскорблением нации… На их ковре по их же правилам я их победил. Они искренне, со слезами на глазах меня ненавидели. Года два думал, что меня убьют. И жил счастливым-счастливым: встречал рассветы-закаты, каждый день был как последний.

Кстати, после того, как человек удостаивается звания "Национальное достояние Японии", он становится символом ремесла или промысла. Ему создают образцово-показательную мастерскую-музей, обеспечивают материалом, госзаказом до конца жизни, стипендией, туристический маршрут к нему организовывают. И мастеру дозволяется иметь не более четырех учеников за всю оставшуюся жизнь, чтобы он не распылял свои время и таланты. Но поскольку я не японец, передо мной извинились – три министра пришли ко мне с поклонами, а потом организовали мою большую выставку.

– Вернемся из Японии на родину. Скажите, любовь к прекрасному в вас воспитывали с детских лет?

– Я родился в Барнауле, мои родители не имеют никакого отношения к искусству. У нас все в родне строители. С детства точно знал, чего хочу: вы уже все построили, я должен это украсить. Потому что мне с малых лет не нравилась квадратно-линейно-гнездовая архитектура. Мне все время хотелось окружающее изменить, улучшить, обустроить – переизбыток энергии у меня был, наверное, от большой родительской любви.

Сколько в Барнауле я дворов переделал! Приезжал, выходил на балкон, осматривался, увиденное мне не нравилось – и брался за работу. Шел в лесополосу, на стройки, в пригороды, на реку. Приволакивал коряги, звал друзей-керамистов, и мы делали детскую площадку в виде какого-то отдельного замкнутого, иногда многоэтажного, мира. И дети начинали играть в предложенную нами игру.

– Вернемся в школьные годы чудесные…

– У нас была замечательная учительница рисования Лидия Васильевна Зотеева, жена художника. Она была вне системы школьной, не зависела от показателей, как другие педагоги. Подкупали ее достоинство без гордыни, опыт, умения. Она осеняла все своим светом… Народный мастер Алтайского края Сергей Мозговой тоже учился у нее.

В начальной школе я с друзьями года два подряд ежедневно лепил… миры. Мы придумывали историю и воплощали ее в жизнь. Например, про летчиков, попавших в бурю над тайгой: лепили самолеты, тайгу, избушку, животных. "Пластилиновый этап" научил меня работать с пространством и объемом. Я узнал, как при помощи пластики, динамики сделать, чтобы сразу было видно: один – герой, а другой – бандит. Когда лепил избушки, то учился русской, канадской, норвежской рубке. Это были само собой разумеющиеся знания, которые надо было освоить по ходу.

Я занимался в нескольких секциях сразу, четыре года был председателем музея советско-монгольской дружбы школы № 38. Мы не просто отвечали за музей, а были лицом страны! К нам приезжали монголы, и мы к ним ездили, должны были показать себя достойно, отвечать не только за свои слова, но и за родину. Этот опыт оказался важен в будущем – посеянное зерно продолжало расти.

– Какой еще опыт оказался важен?

– Мы имели представление о героизме, ведь звездочки и отряды носили чье-то имя. На фестивалях и чемпионатах несколько раз было такое ощущение: ты идешь на смерть. Я умирал, горел, падал в обморок. Бывало, где-то что-то рухнет, а ты встаешь и идешь дальше – зашитый, в шрамах, в зеленке. Потому что соревнования продолжаются. После работы, пожалуйста, падай в обморок, а сейчас ты должен быть в строю. Молишься – рядом, за спиной, стоят на льду сорок великомучеников и помогают. Часто выдержать запредельные нагрузки помогает упрямство – сибирское, русское.

И еще пригодился такой опыт… В восьмом классе меня перед всеми на школьном комсомольском собрании исключали из комсомола с формулировкой "за нарушение принципа демократического централизма" (я отказался выполнять взбалмошное поручение). Я чувствовал себя правым, но судилище было показательным, к тому же меня заранее никто о теме собрания не преду-
предил… Меня сделали изгоем, но я не оправдывался, молчал два года. Этот опыт противостояния обязательно нужен в жизни.

Холодное дуновение системы воспитывает, и ты получаешь прививку от нее. Я тогда осознал, быть может, самые важные человеческие ценности, и их никто у меня не смог отнять.

– Кого вы считаете своими учителями?

– Мой самый любимый учитель – Степан Эрьзя, для меня он и Микеланджело, и Роден. И еще Игорь Васильев – гений нашего времени. После школы собирался поступать к нему в Рижскую академию художеств – другого вуза по выбранной мною специальности в Советском Союзе не было. Я хотел поступать именно на отделение "Художественная обработка дерева". Дерево люблю больше всего, понимание его дало умение быстро изучать язык других природных материалов. Резьбой я занялся в седьмом классе.

Леонидович Романович Цесюлевич помог мне связаться с Васильевым. Васильев был гением… Но в 1980-е у него начались проблемы. Поэтому он мне написал: наверное, не надо тебе приезжать. А меня кроме Рижской академии художеств ничто не устраивало. И стало все равно, куда идти. Пошел на строительный факультет политеха. А ученики Васильева – лучшие в ледовой скульптуре. Они каждый раз создают неповторимые вещи – и так непринужденно это делают, поют при этом.

– Не помню, чтобы вы пели. Может, что-то в наушниках слушаете? Или шедевры рождаются в тишине?

– В полной тишине. Но перед этим мне надо разогнаться, какой-то должен быть цейтнот по жизни – ты его спокойно решаешь, накапливаешь силы. Я люблю даже понедельники, и они проходят легко. Те, кто спиной к ним идет, те и получают периодически пинки. Но когда ты подготовлен и встречаешь день с любовью, то получается так: все дела за утро сделал, а сил еще много. В этот момент озарение тебе и дается. Когда ты легко решил задачу, раздал всем улыбки, все стали счастливее – ты получаешь бонус.

– На Международном симпозиуме "Скульптура в городской среде" вы работали с камнем…

– …и две моих работы стали брендами. Про "Упоение скачкой" казахи говорили: "Это наша душа". Всадник летит на коне, сливается со степью – высший пик свободы, счастье, и я смог все передать. В камне это уже было, он сам мне подсказал. Ведь когда ты попадаешь на его волну, то начинаешь видеть. И кажется, что всем другим тоже видно и что они могут увидеть прежде тебя и сделать… Сейчас скульптура стоит в Национальном парке Усть-Каменогорска.

Вторая работа – разбуженный по весне медведь, вылезающий из берлоги. Громадный! Он трудно рождался, я два месяца вставал в пять утра и бабахал до вечера. У камня было отверстие, геологи давно проштробили эту дырку ошибочно, она превратилась в медвежье ухо. Теперь медведь стал достопримечательностью города! Он исполняет желания, надо только ему на ухо шепнуть. Дворники по утрам убирают подношения – люди благодарят косолапого за исполнение желаний. Во время саммита в Усть-Каменогорске скульптуру показали Дмитрию Медведеву…

– Он не шептал?

– Шептал! Ему символически подарили этого медведя. Гости фотографировались на фоне скульптуры, желания загадывали.

– Когда вы ваяете исторических персонажей, погружаетесь в современную им эпоху?

– Конечно, погружаюсь. Ты одновременно и там, и здесь – и над предметом, и внутри его, а еще смотришь его глазами на себя и подсказываешь: "Эй, мастер, что-то вот здесь у меня недоделано!"

Ты работаешь с чудом, ты накопил столько энергии и мастерства, навыков и сил, что тебя выбирают на земле, чтобы материализовалось какое-то произведение. Ведь бывает так порой: смотришь – человек-то нехороший, характер вредный, а творит шедевры. За что ему дается? Да ни за что. Он просто сгусток всех предыдущих навыков, умений, образования, он открыт и наиболее живой из всех, и через него чудо-произведение сможет появиться наиболее легким путем. А остальных еще долго можно подводить к этому.

– Создавая скульптуры, вы осознаете свою высокую миссию?

– Осознаю, но это не самая высокая миссия… Более высокая – создание перед Господом Богом от имени человечества того, что человечество хоть немного оправдывает. Хочется доказать, что мы тоже творцы, создатели, в нас эта искорка не угасла. Мы можем творить что-то новое, радующее, позитивное, абсолютно искреннее. Все, что у нас есть сейчас лучшего, – нате!

На многих международных соревнованиях, фестивалях и конкурсах я представляю страну. Я понимаю, что смогу сделать то, что будет следующим шагом от имени моего поколения, от имени моей страны, иногда – от имени человечества. Все, что человечество придумало к данной секунде, мне надо изучить и шагнуть дальше.

– Хорошо быть вольным художником…

– Хорошо музыкантам, спортсменам – у них есть профильные министерства, выделяются средства. Но министерства творчества же у нас нет?

Кризис в обществе всегда существует – идут процессы загнивания, случаются остановки, торможения. И энтропия побеждает. Старая африканская поговорка гласит: деревня, из которой уходят музыканты, обречена на вымирание.

Надо создавать учебные заведения, сборную России по ледовой скульптуре. Мы выступаем как сборная, но у нас нет ни помощи, ни поддержки, ни крыши, ни финансирования. Мы ездим за свой счет, хотя фактически являемся лицом страны.

– А если создать сборную по ледовой скульптуре на базе СФО, например, или отдельного города? Кому, если не нам, и где, если не в Сибири, ее создавать?

– Это был бы бренд и гордость Алтайского края. Всё зависит от высшего волеизъявления. Я обращался к министрам культуры Новосибирской области, Республики Алтай, но, увы!..

На церемонии награждения деятелей культуры и народных мастеров губернатор Карлин сказал, что надо продолжать направление фестивальной деятельности на Алтае, но не замыкаясь на одном месте, а расширяя географию. Необходимо цель намечать другую – не просто благоустройство района, а работа на имидж края.

Для этого должна существовать мобильная творчески-практическая группа специалистов, которая бы подготавливала материальную базу для представления края на фестивалях. Чтобы мы акцентировали внимание на одном из культурообразующих регионов страны, создавая в других регионах показательные площадки – турбазы, места отдыха. Дайте мне участок земли, и я превращу его в парк достопримечательностей! Мы когда-то с друзьями делали в лесах несколько таких полян, про них потом ходили легенды, а ведь мы просто баловались (смеется).

В одном городе ядерщиков прошло уже пять "каменных" фестивалей, и после каждого там остается десять скульптур. На 50 тысяч жителей 50 мраморных скульп-
тур – нормальная пропорция, которая работает: у ученых, живущих в такой среде, получаются свои шедевры. Причем этот городок беднее Барнаула. Для его жителей материальные ценности не главное. Проходишь мимо стройки во время обеденного перерыва, а там рабочие о раннем БГ – Борисе Гребенщикове рассуждают… Сделать Барнаул скульптурной, творческой столицей вполне возможно. "Один к тысяче" – критерий формальный, необходимо, чтобы работы творческие были неповторимы, только тогда можно говорить о культуре.

Сейчас парков скульптур на свете очень много, эта идея уже не брендовая. В одном только Китае их сколько! Но китайцы – штамповщики: когда мы приезжаем, они приставляют к нам нескольких ребят, чтобы те скачивали наши идеи, взгляды, способ дыхания, способ придумывания, время, когда ты смотришь на эскиз… Они, копиисты, на следующий год развивают твою тему, украшают ее аранжировками. А мы – нация создателей, способная вопреки условиям перепрыгнуть существующий уровень. Но "благодаря" было бы лучше, чем "вопреки".

– А как насчет "художник должен быть голодным"?

– Кому это он должен? Художник должен быть создателем. Взять символ Австрии Климта – сколько в него вложено было! И нация благодаря Климту, Моцарту и другим гениям кормится сейчас. А ведь Климту оплачивалось специализированное образование, и все творения покупались у него правительством…

– И при этом он не перестал быть Климтом.

– Он еще больше стал Климтом. Художник не должен зависеть от условий среды. Я умею внутренне "включать независимость", но внешнее мне мешает. Могу от тела "отключаться", от боли, но оно все равно даст о себе знать. Музей-мастерская нужен как источник, из которого в разные стороны реки потекут. Поодиночке уже давно никто не пробивается, время Микеланджело закончилось.

– К грядущему празднику вы подарите жителям края ледяной символ года. У вас есть идеал лошади?

– Есть такой. Англичанка Хизер Дженш делает лошадей из плавняка – коряг, прибитых рекой к берегу. Они очень похожи на длинные вытянутые мышцы лошади. Хизер сказала новое слово в скульптуре. В ее работах есть все: свой язык, знание анатомии и, конечно, любовь – лошади у нее получаются живые. Настоящее может родиться только из любви.