Надежда Калюк: «Мы целовались с радиацией!»: интервью с жительницей Барнаула - единственной женщиной-сварщицей на Чернобыльской АЭС

Надежда Калюк - барнаульская пенсионерка. Глядя на эту ухоженную женщину с добрым лицом, светящимся теплотой и участием, обладающую живым умом и отменной памятью, не подумаешь, что ей уже за шестьдесят, из которых более восьми посвящены Чернобылю, за что она получила Орден Мужества, что имеются серьезные проблемы со здоровьем.  

Сегодня, в Международный день памяти жертв радиационных аварий и катастроф, предлагаем читателям ИА "Амител" ознакомиться с интервью, которое было записано в годовщину 20-летия со дня чернобыльской трагедии.

С момента аварии на Чернобыле Надежда Калюк долгое время была единственной женщиной-сварщиком на Чернобыльской АЭС. После трагедии - в октябре 1986 года - на сумасшедшей высоте варила швы в турбинных цехах энергоблоков. Она свою профессию считает призванием, говорит, что повидать пришлось многое, много горя пережить.

В Чернобыле Надежде Калюк довелось наблюдать и собак-мутантов, и домашнюю живность с двумя головами, и мародерство. Даже провести некоторое время в черниговской психбольнице пришлось за то, что пыталась доказать: в 1989 году ее недуг был связан с большой дозой радиации, полученной ранее.

На свою судьбу она не жалуется, считает, что жизнь была яркой и насыщенной, удалось много хорошего сделать людям. Признания заслуг и должного отношения к себе, как ликвидатору чернобыльской аварии, она уже не добивается, но считает, что чернобыльцы должны это делать, потому что никто лучше них самих не позаботиться о проблемах.

На протяжении последних лет у Надежды Калюк другая задача - найти тех, кто поможет ее сыну.

Узнала из вечерних новостей по телевизору. Показывали этот развороченный реактор и панораму с пожарными, которые теперь уже умерли. Первое впечатление было - что это диверсия: ну не могло в советское время такое произойти.

В 1986 году я работала сварщицей по шестому разряду на Барнаульском котельном заводе. У меня было личное клеймо. Наше предприятие выпускало оборудование для атомных электростанций, в том числе, для Чернобыльской АЭС.

Когда было принято решение о восстановлении станции и стало известно о неполадках с нашим оборудованием, завод должен был командировать туда своих рабочих. Первым с нашего котельного участка в Чернобыль ездил Саша Кляус. Он пробыл там с мая по июнь. Приехал, был весь распухший. Я у него тогда еще спросила: "На курорте, что ли, был, - располнел-то так?", - а он говорит: "Подожди, поедешь, посмотришь, какой там курорт".

Уже потом, когда стали спрашивать, кто поедет восстанавливать оборудование - никто не соглашался. Я прятаться за чьей то спиной не привыкла - характер упрямый. Сказала, что поеду.

Мне тогда 45 лет было. Вечером в октябре 1986 года дома раздался звонок: руководство попросило срочно приехать на завод, взять командировку и немедленно отправляться на Чернобыльскую АЭС. Поскольку никого из домашних не было, я сказала: "Буду готова через два дня". Спросила еще: "Что с собой брать?" На что начальник мой ответил: "Ничего не нужно". "А что будем варить?", - "Дырку. Заварите - приедете назад", - ответил он.

В итоге собралась группа из трех человек: я, Котельников Андрей и Лебедев Степан. В Москве нас не пропускали в самолет: выяснилось, что для командировки в Чернобыль, объявленный в то время зоной строгого режима, кто-то должен быть за нас ответственным. Так и познакомились с новым директором АЭС. Его звали Эрик Поздышев. Он посмотрел наши документы, оценил квалификацию и взял такую ответственность.

В самом Чернобыле пропуск и командировку оформили быстро. Жили мы в одном из "отмытых" подъездов. То есть, люди были выселены, а нас, командированных, туда заселили. Стаж по сварке в то время у меня был 22 года. Я знала, что такое электрические поля, что такое сварка и все, что связано с ней, но не знала, что такое радиация. Думала, где она тут? Ею даже не пахнет. Набрала с собой чемодан вещей. Наш куратор, когда меня встретил, недоумевал по этому поводу, - зачем?

На станции выдавали рабочую (белую) и простую одежду. Утром мы надевали рабочую одежду, а когда шли на обед, ее снимали и облачались в простую. Грязную там не стирали, а закапывали в могильнике. После обеда нам уже выдавали новую одежду. Из средств защиты у нас были только респираторы.

Очень запомнился масштаб разрушений, внешний вид людей и горе на их лицах, брошенные дома и сады. Это страшная картина. Я была поражена тем, что весь четвертый энергоблок убирали молодые солдаты - мальчишки, которым было не больше 20 лет. Тяжелее всего было тем, которые сбрасывали графит с крыш. Форма защиты у них была - свинцовые фартуки, а на голове шлемы и маски.

Начальник турбинного цеха, на который нас направили, показался мне глубоким стариком с натянутой, как пергамент желтой кожей.

Запомнилось, как разрушали бульдозером Копачи - первую от Чернобыля станцию. Едем на работу и видим: бульдозер подъезжает и хату сталкивает. Сравняли все.

Очень характерная примета того времени - мародерство. Выселили Припять. Погреба там ломились от провизии. Их вскрывали, спиртное выпивали, а закусывали грибами и соленьями. Я была очевидцем того, что и в Чернобыле во время дезинфекции далеко не все предметы домашнего обихода попадали в могильник.

Как ни странно, уверенность в том, что жизнь в этих местах еще наладится, в меня вселил петух. Когда мы приехали в Чернобыль, там был один-единственный петух, который как ни в чем ни бывало, горланил и важно расхаживал по тротуарам. К моему второму приезду петух этот был уже с курочкой и целым выводком из девяти цыплят!

Мы приехали ремонтировать деаэраторные колонки в первом и втором турбинных цехах. Прежде меня попросили заварить образцы, чтобы проверить, как я справлюсь. Тест я прошла и началось ожидание. Поврежденную деаэраторную колонку нам показали на следующий день. На одной из ее стенок в районе стыка действительно оказалась дырка. Залатать ее я решила при помощи медной пластины - подставить ее изнутри и заварить вначале аргоном, а потом - электросваркой.

Позже выяснилось, что повреждения есть на всех четырех деаэ раторных колонках второго энергоблока: по всему периметру стыков, там где приварены колпаки, идут трещины и микротрещины. Поэтому решено было не латать, а все срезать, ставить новые, а потом уже приваривать.

Эти колпаки были доставлены самолетом за сутки. То время запомнилось тем, что был взят высокий темп. Делать нужно было быстро. Такая катастрофа. Хотели все быстро запустить, продемонстрировать тем самым, что не очень это опасно и разрушений не много. Но оказалось, что совсем иначе все. Ведь взрыв был огромной силы, оборудование пострадало от сотрясений.

Из-за уверенности в том, что мой труд нужен здесь, у меня возникло чувство ответственности перед людьми, которым авария принесла столько горя. Это масштаб необыкновенный! Хотелось сделать хорошо и быстро. Ведь кому-то нужно делать? О том, что опасно, что радиация, не думала. Но очень хорошо соблюдала технику безопасности.

К тому же не хватало сварщиков. Меня попросили порекомендовать, кого с котельного завода можно было бы прислать? Я назвала себя и еще троих. Из тех приехал только сварщик Виктор Малышев, с которым мы всегда работали в бригаде. Я знала, что всегда могу на него опереться. С Малышевым мы заварили первую колонку. Когда поняли, что она отошла у нас без брака, испытали настоящую радость.

Когда варили колпаки, основной трудностью была высота - леса никто не делал, все было на скорую руку. Очень шатко было работать на верхней отметке. Не было достаточного снабжения питьевой водой. Поначалу нам не давали молоко, с задержкой выдали талоны на питание. Вообще, на командированных руководство АЭС внимания обращало мало: работайте сколько хотите. Мы работали не по 8 часов (как потом в табеле записали), а по 18 и даже по 24 часа. Сутками торчали там. Потому что нужно было сделать.

Когда стали варить внутри колонок, стала делать зачистку корня шва. Дышать там вообще нечем было - словно ведро йода разлили. Тогда Малышев - царство ему небесное - сказал: "Надежда Михайловна, варить я полезу сам". Я, конечно, за это ему благодарна. Может быть, тот день и спас меня от смертельной болезни. Правда, после этого мы с ним 10 дней не могли разговаривать - хрипели, потому что заработали ожог гортани.

Трудно было и физически, и морально. Когда нам выдали талоны на питание, я в первый вечер зашла в столовую: бушлаты, кепки - одни мужики и все здоровенные. Их там было человек 80. Думаю, Боже мой, куда я попала? Зачем приехала? Столько мужчин, и ни одной женщины (даже на раздатке) - что про меня подумают? Вылетела из столовой. Потом решила, нужно успокоиться, говорю себе: "Надюша, вперед! Если сейчас спасуешь, значит, совсем спасуешь". Я зашла, взяла разнос, смотрю, куда сесть. Села, начала кушать, у меня что-то спрашивали, я что-то отвечала, - вот так и пересилила барьер неловкости.

Потом многие пытались ухаживать. Но я перевезла свою семью, и отвечала, что не за этим сюда приехала, что есть муж и двое сыновей.

Так я проработала 1986 год. С 1987 по 1994 годы я занималась восстановлением первого, второго и третьего энергоблоков.

С 1994 года. Я могла работать только по 2-3 месяца в году, но меня все равно не списывали, потому что в то время нельзя было инвалидность давать: сказали, что станция уже чистая. Первое, с чего началось, - посыпались зубы. Потом стали отказывать ноги, руки, мышечная система. Появились головокружение, рвота. В больницу меня поместили с обезвоживанием организма и сказали, что это у меня дизентерия, а не от радиации. Я там пролежала три месяца, с кровати вставать не могла.

Пригласили психиатра. Врач у меня спросила, за счет чего у меня такое состояние, а я ответила, что, видимо, получила хорошую дозу облучения. После этого отправили в Чернигов в психбольницу. Потому что нельзя было так отвечать в 1989 году.

Из-за ослабленного иммунитета начали всякие болезни привязываться. Ни одного года не обходилось без радиологического центра под Киевом.

В 1998 году, когда стало совсем плохо, я решила ехать в Россию и умирать здесь, - считала, что мне осталось жить 1,5 года, не больше.

Но когда на Алтай вернулась - мне тут сестры помогли, хорошее питание было - я пошла на поправку. Очень помогли кедровые орехи, зеленый лук, парное мясо, молоко, сметана. И еще очень важный фактор при лучевом облучении - должно быть меньше солнечных дней, а мы, облучившись на станции, ведь после вахты еще на море ездили, отдыхали. А узнала я об этом только в 1994 году.

И когда меня отправили на инвалидность, врачи сказали, что сделать это нужно было еще в1989 году.

С 6 класса я мечтала стать юристом и поступить в Свердловский юридический институт. Школу окончила в 1960 году в селе Огнева Заимка в Новосибирской области.

Для поступления в вуз требовалось два года трудового стажа. Но никто не подсказал, что можно было взять справку в колхозе, ведь мы деревенские девчонки, работали все лето, начиная с июня и по август.

В общем, я решила, что поеду в Новосибирск к брату, устроюсь на работу, заработаю стаж, а потом пойду учиться. Возникли проблемы с пропиской. В сентябре, когда мое терпение кончилось - маяться бездельем 2 месяца в городской квартире для меня было крахом - брат решил: "Пойдем, оформим тебя в училище, а потом, когда дадут прописку, заберем документы". Я на это согласилась, но оказалось, что наборы везде уже закончены. Оставалось только третье новосибирское училище, где принимали токарей и сварщиков. Причем токари были уже набраны, оставалась группа сварщиков. Завуч в приемной комиссии начал мне рассказывать, что такое сварка. В колхозе я ее не видела, но вот в Новосибирске наблюдала за сварочными работами на стройке нового дома: человек работал на высоте, вниз стекали искры. Это меня заворожило.

Когда мы пришли забирать документы - нам сказали, нет, документы не отдаются назад. Если поступил - учись. Тогда мне еще завуч сказал, что профессия сварщика - это хороший заработок. Отца у меня не было (он погиб под Москвой в 1941 г.), мама тянула троих. Мои сестры пошли учиться в медучилище и носили одну телогрейку на двоих.

За 2 месяца практики я заработала 400 рублей денег. Купила себе платье и туфли. Так как у меня папа погиб, мне платили не 23 рубля стипендию, а 28 рублей. На эти деньги юбку и блузку приобрела. Я была рада тому, что нас обучили такой профессии. Сварка - это завораживающее зрелище! Удержать расправленный металл, чтобы он вниз не стекал, чтобы не было сосулек. Особенно нравились вертикальные швы. Когда шлак отобьешь, посмотришь на гладкий и ровный шовчик - это такое счастье!

В монтажных условиях я проработала 12,5 лет.

- Как вы оцениваете внимание государства к чернобыльцам?

К чернобыльцам относятся недостаточно внимательно. Не на должном уровне их лечение. Из законодательства убрали распоряжение о предоставлении квартир ликвидаторам катастрофы. Считаю, что наше положение зависит только от нас, от самих чернобыльцев. Хочу сказать спасибо нашему Союзу "Чернобыль" и руководителю Александру Функу. В законах мы очень слабо разбираемся. Во-вторых, когда мне что-то нужно, я прихожу в Союз, мне помогают. А вообще бороться у чернобыльцев уже сил нет. Здоровье не то.

- Перед нашим интервью вы обмолвились, что потеряли сына. Как это произошло?

У меня двое сыновей, есть внуки. Младший остался на Украине, у него все хорошо. Со старшим сыном - большая проблема. Куда ни иду, куда ни обращаюсь, никто мне не может помочь, и вопрос неразрешимый. Началось все с того, что он в 1983 году получил производственную травму, работая на котельном заводе. Упал с большой высоты. Месяц реанимации, месяц в общей палате. Многочисленные операции. Даже семью с собой в Чернобыль я повезла потому, что врачи сказали - больному нужен теплый климат. Много всего было - больно рассказывать. Мой сын сильно болен. В этой болезни виноваты врачи. Но судиться, доказывать - сил уже нет. В крае ему ничем не помогли. Может, я могла бы его спасти, но у меня нет огромных денег. То, что потеряла сына, - конечно, образно, но он уже и сам жить не хочет. Очень тяжело сейчас.

Чернобыльцам вообще очень трудно с собой работать. Мы заслуживаем лучшего отношения к себе потому, что мы облученные. От танка можно было скрыться, а там, в Чернобыле, была радиация: мы целовались с этой радиацией!

После этого я переоценила все ценности. Считаю, что главное - это здоровье, хорошее питание, а потом уже благополучие: машины, гаражи, дачи - ничто не сравнимо с состоянием здоровья.

Справка:

Четвертый реактор ЧАЭС - атомной станции, расположенной всего в сотне километров к северу от Киева, взорвался в субботу 26 апреля 1986 года в 01:23 по местному времени.

В понедельник утром в Швеции были зафиксированы радиоактивные осадки, однако в течение всего дня советские власти отказывались признать, что в СССР произошло что-то необычное.
Москва решилась выступить с кратким информационным сообщением, состоящим всего из пяти предложений, в 21:00 понедельника. Это было сделано только после того, как шведские власти пригрозили направить официальный сигнал тревоги в Международное агентство ООН по атомной энергии.

"На Чернобыльской атомной электростанции произошел несчастный случай. Один из реакторов получил повреждение. Принимаются меры с целью устранения последствий инцидента. Пострадавшим оказана необходимая помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего", - было сказано в заявлении агентства ТАСС.

Словосочетание "несчастный случай" совершенно не отражало правды. Которая состояла в том, что полностью уничтоженный реактор находится под открытым небом, и обломки радиоактивного графита, горящие при температуре 2500 С, поднимают радионуклиды на высоту несколько в тысяч метров. (по данным портала repoons.livejournal.com).

Фото мутантов - с сайта warp.ucoz.ru