Неизвестная жизнь на известной войне
Под новостью, опубликованной на сайте amic.ru "В этот день в 1812 году началась Отечественная война" в течение всего дня шла оживленная дискуссия среди читателей. Уже опубликовано более 30-ти различных комментариев относительно того, кого считать героем. Один из наших читателей, подписывающийся ником "Симон Петр" попросил опубликовать его статью на эту тему.
"Я писал ее для себя – опубликовать так и не смог – она не подходила под формат нашего издания", - пояснил наш коллега. Действительно, статья получилась довольно объемной, но интересной.
Как многое в советские времена, война 1812 года была окаменелостью. В учебниках она такая до сих пор. Между тем, как и всякая другая, война 1812 года была полна жизни: увлекательной, особой, во многом совершенно неизвестной для нас. О ней и поговорим...
Цифры
Этой войной в России гордились не всегда: после 1917 года она считалась империалистической, памятники на Бородинском поле хотели было взорвать, да руки не дошли. Только могилу Багратиона, про которого было известно, что похоронен он во всех орденах, разломали, кресты и звезды - многие с рубинами и алмазами - растащили. Еще снесли памятник погибшим французам "Мертвым Великой Армии" (его в 80-е годы прошлого века восстановили при участии тогдашнего президента Франции Валери Жискар д'Эстена. Кстати, земля под памятником считается французской территорией, так что Франция от Москвы на самом деле не так далеко).
Все изменило нападение Гитлера на СССР. Армии и стране нужны были герои, к которым НКВД гарантированно не имел бы вопросов. Часть наследия проклятого прошлого срочно реабилитировали: так в историю России вернулись имена Суворова, Кутузова, Багратиона. Вывезенный из ГУЛАГа Тарле тогда же написал книгу "Наполеон" - в общем-то только для того, чтобы напомнить, с какими исполинами уже справлялась Россия.
В изданиях военных лет Тарле сопоставлял Гитлера и Наполеона, естественно, не в пользу первого. В послевоенных изданиях эти места стали сокращать.
Считается, что численность армии Наполеона была 450-600 тысяч человек. Однако даже это гигантское число наверняка преуменьшено - посчитаны только солдаты, офицеры и генералы. А ведь у большинства офицеров были слуги, многие брали с собой и семьи (в рассказах о форсировании Березины в декабре 1812 года повторяется один сюжет: француженка, у которой накануне погиб муж-офицер, видя, что ей не спастись, сначала убивает своего ребенка, а ее саму затаптывают стремящиеся к переправе войска). Еще с армией ехали маркитанты (торговцы), кузнецы, конюхи, и множество людей тех специальностей, о которых мы в XXI веке и не догадываемся.
Война зимой еще не стала правилом, воевать предпочитали летом, и поэтому не заботились о палатках и теплой одежде. Французы на ночь разводили громадные костры, вокруг которых ложились ногами к огню. Палатки имела только гвардия Наполеона и его штаб. Всякое помещение, где устраивался император, именовалось "дворцом". (Gри отступлении "дворцами" оказывались топившиеся "по-черному" крестьянские избы). В 1991 году в Вильнюсе (Вильно) мне показывали дом, в котором останавливался Наполеон во время похода 1812 года - довольно обычный. В Москве эта слава досталась Петровскому замку - который теперь неподалеку от аэровокзала.
Надо полагать, французов Россия ошарашила уже тем, что война здесь велась иногда оружием каменного века: башкиры, например, были вооружены луками и часто осыпали стрелами французов. Стойкие под пулями, от этой экзотики французы приходили в ужас. На Бородинском поле их встретили ратники Московского ополчения. "Из леса высыпало десять тысяч русских бород, которые начали рубить людей топорами, словно дрова!" - записал один из французов. (Кстати, нынешний орден Мужества по форме повторяет ополченский крест, нашивавшийся на шапках ратников 1812 года). А вот казаков французы видели и прежде, и потому относились к ним снисходительно: "Более шумное, нежели опасное войско," - записал после Бородина граф Сегюр. Однако именно составленные из казаков партизанские отряды, растащили потом французскую армию на атомы.
Народы
Армия двунадесяти языков - так называли армию Наполеона. Между тем, и в русской армии языков было не меньше. Башкиры, калмыки (у них на знамени была дева-ангел Окон-Тенгри и изречения на тибетском языке). А еще были полки, набранные на территории нынешних прибалтийских республик, множество поляков, финны, а среди командиров всех уровней - огромное количество немцев. В русской армии служил, например, будущий военный теоретик Карл Клаузевиц. Правда, тогда он был еще практик: благодаря его талантам переговорщика противостоявший русским под Ригой корпус генерала Йорка принял нейтралитет и вышел из войны. Языком русского штаба был французский: как иначе поняли бы друг друга грузин Багратион, родившийся в Риге шотландец Барклай, ганноверский немец Беннигсен, француз Сен-При, серб Милорадович и крещеный турок Александр Кутайсов?
Равенство
В крепостной России армия была отдельным островом: в минуту опасности здесь все были равны. В сражении при Аустерлице, увидев, что русские бегут, великий князь Константин сказал кавалергардам: "Спасайте пехоту!", и 300 человек - князья, графы, бароны - пошли в атаку, после которой в живых осталось только 18 человек. Происхождение и громкий титул не только ни от чего не освобождали, наоборот - они обязывали.
Под Бородиным 35-летний генерал граф Александр Тучков 4-й, когда его солдаты остановились под градом картечи, сказал "Тогда я один пойду", взял знамя Ревельского полка и шагнул навстречу смерти. Это в том числе и о Тучкове написала Марина Цветаева стихотворение "Молодые генералы": "В одной нетерпеливой скачке Вы прожили свой краткий век, И ваши кудри, ваши бачки Засыпал снег". (Зимой, после отступления французов из России на Бородинское поле приехала Маргарита Тучкова, молодая жена генерала.
Она искала его несколько суток, днем и ночью бродя среди бесчисленных мертвецов. Ужас этого поиска, пожалуй, трудно вообразить. Известно, что всех покойников еще осенью догола раздели окрестные крестьяне. Один из французов, шедших мимо Бородинского поля в ноябре, записал, что издалека было похоже, будто поле покрыто стадами овец. Не найдя мужа, Маргарита на свои деньги построила на Бородинском поле церковь Спаса Нерукотворного, а в 1839 году открыла монастырь, где стала первой настоятельницей). Кстати, Ревель - это тогдашнее немецкое название нынешнего Таллинна, а весь полк был набран на территории нынешней Эстонии (Эстляндии). Его название занесено на плиты памятника 3-й пехотной дивизии, и никто его оттуда не переносит.
Амуниция
Русскому солдату приходилось поневоле быть выносливым: одно только ружье весило 7 килограммов. А ведь был еще подсумок с патронами, ранец с разным имуществом, тесак (полусабля). При внешней вычурности форма тех лет была довольно функциональна: в киверах солдаты носили, например, чайные принадлежности (чайничек для заварки, сладости, стаканчик), плетеные жесткие шнуры-бранденбуры на гусарских ментиках и доломанах не просто украшение, а дополнительная защита. По тем же соображениям украшались гребнем из конского волоса каски драгун и кирасир - перерубить конский волос почти невозможно.
Форма придумывалась так, чтобы по сочетанию цветов воротника и обшлагов, по знакам и султану на кивере можно было с первого взгляда безошибочно понять, к какому полку принадлежит солдат. Это работало, пока армии были относительно невелики. Однако когда счет перевалил за сотню тысяч, в ход пошли уже оттенки цветов, и путаница стала неизбежной. Так, польские уланы в армии Наполеона были одеты почти так же, как уланы в русской армии, отчего по тем и другим то и дело стреляли свои. (Что уж говорить о потомках! В фильме "Гусарская баллада" Ржевский говорит переодетой в гусарского корнета Шурочке Азаровой: "Мундир на вас, я вижу, Павлоградский!", хотя волею художника картины Шурочка одета в мундир Сумского гусарского полка).
Некоторые детали формы за особые подвиги объявлялись коллективной наградой: так, после боя под Шенграбеном (1805 год), где на каждого русского приходилось по пять французов, Павловскому полку были навечно оставлены каски-гренадерки, и их, продырявленные пулями, с именами владельца, солдаты лейб-гвардии Павловского полка надевали на парады еще в начале XX века.
Были и комические случаи: Ахтырский гусарский полк, цвет обмундирования которого был серый, во время Заграничного похода обносился до последней крайности. Перед торжественным вступлением в Париж в 1814 году гусары, не желая предстать перед французами в виде оборванцев, поживились в одном из монастырей огромным количеством коричневых ряс, из которых в кратчайшие сроки (легенда говорит, что за ночь) были сшиты доломаны (мундиры) и ментики (куртки). Царь Александр, увидев на параде незнакомые мундиры и узнав эту историю, постановил: быть по сему!
В бою
В атаку ходили в полный рост, сомкнутыми колоннами. Кланяться пулям считалось позорным (в сражении при Прейсиш-Эйлау французский кавалерийский генерал Лепик, увидев, что его солдаты пригибаются, прокричал: "Выше головы, ребята, это только пули - не гавно!"). Впрочем, были в этом и другие соображения: если позволить солдату нагнуться, то он скоро и ляжет, а потом его уже не поднять (под Бородиным вестфальцы короля Жерома, попав под огонь русской артиллерии, и буквально впавшие в истерику, пережидали обстрел, стоя на коленях). "Для вразумления" дрогнувших частей командиры нередко прямо под огнем устраивали строевые учения - солдаты выполняли строевые приемы, перестраивались, осыпаемые градом картечи и ружейных пуль.
Как укрытия разрешалось использовать только естественные складки местности. Если такого не было, резервы ждали своей очереди прямо под огнем. Это ужасное время коротали как могли. Будущий декабрист Сергей Трубецкой, полковник лейб-гвардии Семеновского полка, в бою под Люценом ради шутки подошел сзади к известному полковому трусу штабс-капитану Боку и бросил ему в спину ком земли. Бок с перепугу упал.
Офицеры-новички пытались играть с долетавшими до резервов ядрами в "футбол". Иногда это стоило "футболистам" жизни: даже едва вращаясь, ядро не теряло своей силы и могло оторвать ногу.
Укрепления в те времена предназначались для артиллерии, ценившейся высоко - потеря орудия приравнивалась к потере знамени. Поэтому обычно артиллеристы уезжали с позиций при первой серьезной угрозе и большого урона противнику не наносили (эти и другие правила, а также относительное несовершенство ружей и пушек позволяли солдатам служить десятилетиями, почти ежегодно бывая в боях).
Однако перед Бородинским сражением русская артиллерия получила приказ своего командующего генерала Кутайсова: "С позиций не сниматься, покуда неприятель не сядет верхом на пушки наши. Последний залп в упор искупит потерю орудий". Из-за этого приказа потери наступавших сомкнутыми колоннами французов были громадны.
Картечный заряд представлял собой жестяную банку с пулями, которых в зависимости от калибра орудия могло быть от 60 до 150. В русских артиллерийских ротах было по 12 орудий, скорость стрельбы в критической ситуации составляла 4 выстрела в минуту (!). Неудивительно, что каждый пушечный залп выкашивал целые ряды в плотных французских колоннах (по регламенту, солдаты должны были чувствовать локоть друг друга). При этом, еще и двигались колонны по полю боя довольно неспешно - 76 шагов в минуту. Это требовалось для того, чтобы не разорвать строй, но делало пехоту отличной мишенью.
Все участники Бородинской битвы говорят, что интенсивность стрельбы была невиданная. Еще бы: на поле было больше тысячи пушек и больше 100 тысяч солдат с ружьями (умелый солдат успевал сделать четыре выстрела в минуту). Рассказывают, что маршал Мюрат, Неаполитанский король, увидев отступающий отряд, спросил у его командира, что происходит? "Под таким огнем нельзя оставаться! - ответил офицер. "Ну так я-то здесь остаюсь!" - вскипел Мюрат. "Да, это так, - ответил офицер, и скомандовал, - солдаты, возвращаемся: дадим себя убивать!"..
Потери полков, как русских, так и французских, в критических местах Бородинского поля были огромны. Из 4 тысяч 100 человек 30-го линейного полка, ворвавшегося на батарею Раевского около полудня, в живых осталось только 257 солдат и 11 офицеров. А из 563 солдат и офицеров Астраханского кирасирского полка, участвовавшего в кавалерийских сражениях, развернувшихся на Бородинском после 14 часов, когда обе стороны исчерпали пехотные резервы, в строю осталось всего 95 человек (из них 40 были представлены к наградам).
Один из мемуаристов описывал, как маршал Мюрат подъехал к кучке солдат под командой лейтенанта. "Присоединитесь к вашему полку!" - приказал Мюрат. "Он здесь", - отвечал лейтенант, а когда Мюрат повторил приказ, офицер показал вокруг, на шеренги мертвецов.
Тысячи их так и лежали на Бородинском поле до самой весны 1813 года. Голых, полусгнивших, объеденных лесным зверьем, их сжигали на огромных кострах. К марту 1813 по всему маршруту Велиой Армии было захоронено и сожжено 266 тысяч трупов.
Ранение и лечение
Ранение в те времена часто было хуже смерти: большие - с вишню - ружейные пули, широкие французские штыки, которыми обученные солдаты одним ударом выворачивали наружу внутренности врага, сабли и палаши, разрубавшие череп как арбуз. Русскому генералу Ерофею Остен-Сакену в бою под Аустерлицем француз снес саблей часть затылка, но генерал выжил и страдал от этой своей раны еще три года.
Если пуля или картечь попадали в руку или ногу, врачи предпочитали ампутацию, преимущества которой расписывали "клиенту" так, как сейчас рекламируют эротический массаж. "Можно с некоторым шансом на успех постараться сохранить вам руку. А при ампутации ваша рана прекрасно зарубцуется через две недели!" - так знаменитый французский хирург Ларрей убеждал под Бородиным раненого генерала Дессе. (Тот, однако, от ампутации отказался, и руку сохранил, хотя раздробленные кости выходили из нее еще десять лет).
При явно смертельном ранении несчастному помогали умереть: солдаты - штыками, офицеры давали товарищу пистолет. Санитаров в те времена не было, раненый добирался в лазарет своим ходом, если мог идти, или с чьей-либо помощью. Если в некоторых сражениях помощников при одном раненом могло быть двое-трое - солдаты использовали относительно честный способ улизнуть из-под огня - то под Бородиным, проводив товарища, многие шли обратно в огонь. 17-летний русский юнкер Авраам Норов просил остаться рядом солдата, который помог ему добраться до госпиталя. "Позвольте вернуться на батарею: людей много бьет, всякий человек нужен", - отвечал его провожатый.
Впрочем, госпиталя не были безопасным местом. Сержант-майор (старший сержант) Фоссен из армии Наполеона, вспоминал, как при Бородино раненый в руку поручик Дочерери ушел в лазарет, но вскоре вернулся и со словами: "Там падает столько же ядер, сколько здесь ружейных пуль" остался на передовой линии до окончания боя.
Позиция и план
Кутузов писал императору: "Бородинская позиция - лучшая, какую только на сих плоских местах сыскать можно". Правый фланг был надежно прикрыт рекой Колоча, перейти которую без моста было невозможно. В центре позиции на кургане построили редут, на левом фланге возвели то, что в истории называется Багратионовы флеши. Все эти укрепления представляли собой земляные валы. В воспоминаниях говорится, что почва была каменистой и работе поддавалась плохо. Надо полагать, укрепления получились так себе. "Багратионовы шанцы (окопы - прим. авт.) сам видел. Так, дрянь, и шанцами стыдно назвать", - вспоминал участник битвы унтер-офицер Тихонов. Валы укреплений были невысоки и открыты сзади, что облегчало вторжение.
Но почему-то совсем другая картина была на правом русском фланге: возведенные здесь Масловские укрепления представляют собой замкнутые сооружения, явно предназначенные для серьезной обороны. На правом фланге, и без того прикрытом рекой Колочей, Кутузов разместил главные силы - 1-ю Западную армию (82 тысячи человек), а на левом - 2-ю Западную армию Багратиона, имевшую всего 32 тысячи бойцов. Багратиону же были зачем-то приданы вооруженные только топорами и вилами 10 тысяч ратников "Московской военной силы" - полные готовности умереть за Россию, но совершенно необученные мужики из крепостных.
Кутузов, видимо, думал так: Наполеон предположит, что русские, понадеявшись на природные укрепления своего правого фланга, основные силы поставят на левом, и тут-то французы и ломанутся напролом по правому флангу. Это уважение к гению едва не привело русских к катастрофе:поняв, что французы не будут форсировать Колочу и штурмовать деревню Бородино, Кутузов отослал к Багратиону несколько полков, и они, придя уже после падения флешей, ранения Багратиона и гибели 2-й армии, едва успели составить новую линию обороны - на этот раз в чистом поле.
Был ли у Кутузова более глобальный план? Были ли он у Наполеона? Возможно ли осуществить план, руководя 100-тысячными войсками с помощью адъютантов, передвигающихся по полю на лошадях - ведь всякий доклад непременно устаревает, а приказ - опаздывает.
У Наполеона было средство, частично спасавшее ситуацию: адъютантам у него были не поручики и капитаны, а генералы, имевшие очень широкие полномочия. Так, адъютант императора генерал Рапп руководил атаками на Багратионовы флеши, привлекая к этому именем императора все попадавшиеся ему на глаза войска. В результате к 12 часам против флешей было сосредоточено около 40 тысяч французов, которые смяли остатки армии Багратиона.
Кутузов считается суворовским учеником, однако суворовские заветы "быстрота! натиск!" явно не про него. Воюя всю жизнь с основном с турками, Кутузов привык к обходам, долгим осадам на измор. Под Бородиным он тоже предполагал сделать противнику пару сюрпризов в турецком стиле: пустить ему в тыл корпус Николая Тучкова 1-го с левой стороны, а с правой - казаков Платова и Уварова. Но рейд казаков был отбит одним французским полком, что Кутузова очень разочаровало (Платов и Уваров - единственные русские генералы, никак не награжденные за Бородино). А про корпус Тучкова Кутузов в ходе сражения просто забыл!
К тому же, полковник Толь неверно снял местность и указанного на карте леса, где корпусу Тучкова надлежало "скрытно" дожидаться сигнала к атаке, в действительности не существовало, в следствие чего корпус подвергся атакам с самого утра и уже к полудню ни для каких обходов не годился.
Вечером в день битвы, Кутузов, несмотря на пессимистические рапорты командиров, написал императору "Неприятель отражен на всех пунктах", заявил, что намерен утром атаковать французов, и отправил курьера в Петербург, рассчитывая, что тот прибудет в столицу как раз на день рождения императора. Так и вышло. Рапорт был воспринят как дорогой подарок. Последовавшее императорское "алаверды" состояло из 100 тысяч рублей и чина фельдмаршала.
Кутузов и интриги
67-летний Михаил Илларионович Кутузов получил в 1812 году власть, выше которой была только императорская: кроме действующих армий, ему подчинялись "все войска, находящиеся в Санкт-Петербурге, Кронштадте, Финляндии, не исключая и морских". Советские историки всегда писали, что царь его не любил, но не говорили, почему. И только для современников не было тайной, что Кутузов отличался редким даже в те времена казнокрадством. Именно за воровство Кутузов был в 1811 году снят императором с поста командующего Молдавской армией. Мир с разгромленной Кутузовым Турцией подписал адмирал Чичагов, за что, как писал генерал Мартос "старик поклялся ему в вечной ненависти". И отплатил: когда в декабре 1812 года Чичагов первым пришел к Березине и вступил в бой, Кутузов, по словам Мартоса, "удержал свои войска. Старик жестоко мстил Чичагову - он думал погубить нас".
Когда же французы прорвались через Чичагова и ушли, Кутузов объявил виноватым во всем именно адмирала. Затравленный обществом, он в 1814 году уехал из России, и назад уже не вернулся.
Интриги, большие и малые - совершенно неописанная в советское время часть этой войны. Кутузовский штаб состоял из полковников (Толь, Кудашев, Кайсаров), которые локтями расчищали себе место в истории. Командующий 1-й Западной армией Барклай-де-Толли писал: "Войска получали повеления от Толя, Кудашева, Кайсарова без ведома не только главнокомандующего, но и корпусных командиров. (...) В самой армии трудно было исследовать, кто в точности начальник. Князь носил только имя, под которым действовали сообщники".
Именно Толь выбрал Бородинскую позицию, именно он составил рапорт Александру Первому, который был подписан Кутузовым - в нем говорится о восьми атаках, которые будто бы выдержали Багратионовы флеши, и о семи атаках, которые выдержала батарея Раевского. Не мог же в самом деле Толь признать, что с выбранных им "выгодных" позиций войска были выбиты в первые же часы боя и держались затем в чистом поле на одном только мужестве.
Кутузов взял себе за правило не командовать ни одним сражением: под Тарутиным командовал Беннигсен, в Малоярославце - Милорадович и Ермолов, а Красный и вовсе был боем разных корпусов без единого руководства. Других генералов к славе ревновал. После Тарутина (8 октября), где отряд под командой Мюрата был разбит и бежал, а русские взяли 38 пушек, Кутузов в донесении царю написал: "При всяком ином предводителе дело кончилось бы совершенной гибелью французов. Оно же имело для нас ничтожные выгоды, потери наши безмерны" - хотя русские потеряли всего лишь около тысячи человек. (Царь в штабных интригах разбирался хорошо, и наградил Беннигсена щедро - за Тарутино он получил 100 тысяч рублей и алмазные знаки ордена Андрея Первозванного. По обычаям тех лет в случае нужды генералы заказывали копию, а алмазные знаки продавали - так поступил, например, со своей наградой генерал Дохтуров, который был небогат).
Однако самому себе Кутузов, похоже, не врал. Одному из своих собеседников он как-то сказал: "Заяви мне кто-нибудь два года назад, что я стану победителем Наполеона - плюнул бы тому в рожу!" Впрочем, славой этой насладиться не успел: Михаил Илларионович умер 28 апреля 1813 года в Бунцлау, вскоре после начала Заграничного похода, против которого Кутузов, кстати, возражал - видимо, думал, что военное счастье может вернуться к Наполеону. И это тоже говорит о том, что Кутузов знал настоящую цену своему лавровому венку.
Москва
Действительно исполинским решением, на которое отважился Кутузов, было оставление Москвы. (Впрочем, в 1809 году оставил свою столицу ради сохранения армии австрийский эрцгерцог Карл, так что прецедент был). Отдав этот приказ, Кутузов несколько дней не показывался на люди: поведение солдат не мог предсказать никто. Они ведь надеялись, что Кутузов все исправит. Они выстояли в этот адский день Бородина и, возможно, как люди верующие, ожидали в ответ чуда, Божьей милости - что неприятель убоится и побежит. Ан нет. Чуда не произошло.
14 сентября русская армия шла через Москву в полном хаосе. "Кутузова никто не видит; Кайсаров за него подписывает, а Кудашев всем распоряжается", - пишет о тех днях московский губернатор Федор Ростопчин. - Армия измучена, без духа, вся в грабеже. В глазах генералов жгут и разбивают дома. Вчера два преображенца грабили церковь. Но по 5.000 человек в день расстреливать невозможно".
Артиллерист Суханин в "Журнале участника войны 1812 года" делает зарисовку не лучше: "Войска, будучи расстроены и проходя через богатый город, не избежали искушения, тем более, что виноторговцы отдавали целые ящики, наваливали их на обозы, лишь бы добро не досталось неприятелю". Множество солдат перепилось до крайности и валялись на улицах Москвы. Командовавший арьергардом генерал Милорадович, чтобы спасти их, выговорил у французов 10 часов на эвакуацию города.
Правда, о пьяных солдатах Милорадович не упоминал: он пригрозил тем, что французов, если они поспешат войти в Москву, будут резать на улицах города, как в Испании. Командовавший французским авангардом генерал Себастиани, видимо, и предположить не мог, что благородная ярость россиян уже на совесть залита вином, и согласился подождать. Все это время солдат собирали на улицах и приводили в чувство. Однако, по вступлении французов в город, оказалось, что в нем немало отставших (потом были случаи, когда русские дезертиры вместе с французскими мародерами грабили дома), а также несколько тысяч раненых, часть которых лежали просто на соломе вдоль улиц. Оставлять раненых противнику - это было в правилах войны (в 1805 году Кутузов при отступлении оставил своих раненых французам с врачом и письмом, в котором просил позаботиться о несчастных). Но в этом случае Кутузов при желании мог предугадать их участь довольно верно.
Московский губернатор граф Ростопчин уже после Бородина писал Кутузову не стесняясь в выражениях: "Хочет Наполеон Москву проебать, а я так думаю - она целкой останется!". Замысел полного уничтожения Москвы у Ростопчина был. (Стесняться этого подвига и отрицать его организацию Ростопчин стал только после окончании войны, когда многочисленные московские погорельцы начали требовать возмещения убытков. У самого Ростопчина в Москве сгорели два дома, а свое имение Вороново граф поджег своими руками).
Город вспыхнул уже вечером 14 сентября, сразу после вступления в него французов. В последующие дни в пожаре погибли все русские раненые - около 10 тысяч человек. Отчасти именно пожар Москвы привел в чувство русскую армию. Константин Бенкендорф годы спустя рассказывал поэту Федору Тютчеву: на первом ночлеге его отряд увидел поднявшееся в нескольких местах зарево над Москвой. "Солдаты сами выстроились оборотясь к Москве, прокричали "Ура!", и с этой минуты снова сделались бодры и охотны к службе".
Погоня
Об ужасах отступления французов из Москвы написано много, но единицы авторов останавливались на тяготах преследования. Между тем, если французам пришлось идти по разоренной местности, но их хоть изредка ждали подготовленные интендантами "магазины" (склады продовольствия), то русским после противника уж и вовсе ничего не оставалось. Историки пишут, что армия в Тарутинском лагере подготовилась к зимней кампании (были будто бы даже завезены и розданы полушубки), но то ли привирают, то ли поход так быстро истощил всех до крайности. В бою под Красным (16 ноября) Московский драгунский полк атаковал французскую колонну, однако измученные лошади смогли только доковылять до противника и - остановились!
Но французы все равно сдались - им нужен был только повод. Оборваны наши были, может, хуже французов: один русский офицер хвастал подаренными ему двумя женскими шалями, одну из которых он обмотал выше пояса, другую - на бедрах. Такое у него было зимнее обмундирование. Города и деревни на пути были сожжены. Солдаты и офицеры не бывали в тепле с момента ухода из Тарутинского лагеря. В декабре русские от французов отличались только духом: наши все же чувствовали себя победителями.
2 января 1813 года фельдмаршал Кутузов издал приказ: "Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах империи! Каждый из вас есть спаситель Отечества!".. Россия подсчитывала славу. Россия подсчитывала убытки: из 30 тысяч домов в Москве осталось около четырех тысяч. Из московских церквей было вывезено золота на сотни миллионов тогдашних рублей - сейчас эти суммы и не пересчитать. (Ценности французы топили потом в озерах и болотах, закапывали в лесах. В 30-е годы XIX века в приграничных губерниях время от времени появлялись иностранные кладоискатели).
24 марта 1815 года Барклай-де-Толли представил императору отчет расходах на военные действия в 1812, 1813, 1814 годах: учитывая жалование, покупку верховых лошадей, обмундирование офицерам, госпитали, рационы, артиллерию, награждения, деньги, заплаченные Австрии и Пруссии (16 млн рублей) война обошлась в 157 млн 450 тысяч 710 рублей 59 копеек ассигнациями. И еще - почти миллион убитых и умерших от ран, солдат, офицеров, крестьян и горожан.
Разорение страны было ужасающим. На ее восстановление жертвовали все - богатые и бедные, по всей стране.