"За это попадают в ад". Патологоанатом рассказал, как он и его коллеги помогают живым
19 января, в Крещение, собственный профессиональный праздник отмечают патологоанатомы. Хотя, казалось бы, что можно праздновать, когда твоя работа вызывает грустные ассоциации: морг, трупы, вскрытие. Впрочем, это расхожее мнение не имеет ничего общего с реальностью, ведь основная задача врача-патологоанатома – диагностика прижизненных заболеваний, без которой невозможно правильное лечение. Об этой непростой работе amic.ru поговорил с заведующим патологоанатомическим отделением алтайского онкодиспансера Сергеем Бахаревым. Врач рассказал, зачем патологоанатомам краски и почему они одеваются на работу с иголочки.
Из летчика – в патологоанатомы
– Откуда вообще берутся патологоанатомы? Ведь вряд ли кто-то мечтает о подобной профессии с детства?
– Уверяю: никто не мечтает. Лично я в детстве сначала хотел стать военным летчиком, потом "переквалифицировался" в ветеринары. С трупами никогда не хотел работать. А ведь именно так представляют нашу профессию не только обыватели, но и многие коллеги-медики. Хотя на самом деле вскрытия – это, по большей части, удел судмедэкспертов, в работе патологоанатома они занимают не более 2%.
Так вот, парадокс: даже я, будучи сыном хорошо известного в узких кругах патологоанатома Юрия Эдуардовича Бахарева (работает в ЦГБ г. Бийска. – Прим. ред.), как и большинство студентов-медиков, имел весьма стереотипное представление о профессии и не стремился ее осваивать. При этом, уже оканчивая пятый курс педиатрического факультета, я все еще метался с выбором будущей стези.
В таком состоянии меня и нашел предыдущий заведующий нашим отделением Ашот Меружанович Авдалян – именно он стал моим "отцом" в профессии. Будучи человеком стратегического мышления, он сделал мне весьма заманчивое предложение. Я, соблазнившись перспективами дефицитной и крайне востребованной специальности, его с воодушевлением принял.
Но все оказалось не так просто, быстро и волшебно, как я себе нарисовал. Целый год интернатуры я занимался теми самыми вскрытиями. В итоге совершенно разочаровался и уже готов был все бросить, но в этот момент Ашот Меружанович привлек меня к научной работе. Это существенно оттенило отношение к патанатомии, я увидел, насколько разносторонней и глубокой может быть эта профессия.
Но и здесь я быстро перегорел: наука показалась мне скучной. Не терпелось перейти к практической морфологии (комплекс наук, изучающих строение живой материи, именно поэтому второе название патологоанатомов – морфологи. – Прим. ред.). И лишь когда это произошло, я по-настоящему полюбил свою профессию.
– Почему нельзя было сразу начать с главного?
– В этом и заключается мудрость наставничества: узнать, что для вас станет любимым, можно только попробовав разное. Вскрытия в нашей специальности – это как обязательная санитарская практика для медиков. Ты не несешь ответственности за жизнь пациента, но можешь видеть и анализировать результаты чьей-то работы – очень многие остаются именно на этом этапе. Если ты выбираешь идти дальше, необходимо осмыслить задачи врача-патологоанатома – а это невозможно сделать без науки. И для кого-то делом всей жизни в патанатомии становится это направление. Впрочем, научная составляющая всегда присутствует в работе патологоанатома: именно сопоставление научных теорий и фактов с практическими данными обеспечивает развитие в профессии.
Прижизненная диагностика патологий – это высший пилотаж патанатомии, уровень ответственности колоссальный. Цена ошибки – человеческая жизнь. Может, еще и поэтому никто не мечтает стать патологоанатомом. В крае всего 42 таких специалиста, и восемь из них – то есть почти пятая часть – работают в краевом онкодиспансере.
Патологические пазлы
– Почему именно онкология требует такого количества патологоанатомов?
– Рак – это… очень изощренная группа заболеваний. Даже при одном и том же диагнозе картинка, которую мы видим под микроскопом, никогда не повторяется. Каждый случай требует персонифицированного подхода. Люди ошибочно полагают, что мы сопоставляем увиденное на стекле с готовыми иллюстрациями в патологоанатомических атласах по принципу "найди столько-то аналогий и вынеси вердикт". На самом деле картинки в учебниках мы практически не смотрим, а по большей части читаем описания клинических случаев.
Значение имеет каждый нюанс – пол, возраст, общий анамнез, место, откуда был взят фрагмент ткани, результаты инструментальных методов исследования… Иногда без какой-нибудь вроде бы и не особо важной детали не сложится весь пазл – хоть убейся. Например, меланоцитарное образование: у ребенка оно является абсолютным "добром", не требующим лечения, а у взрослого уже будет одной из самых агрессивных онкологических опухолей – меланомой.
По нормативу, патологоанатом должен поставить диагноз минимум для семи пациентов в день. При этом к одному случаю может идти до 10 стекол – из разных участков опухолевой ткани.
– А какие опухоли самые легкие в диагностике?
– Молочной и щитовидной желез – в 70% случаев их можно поставить методом простой гистологии. Высший пилотаж для морфолога – диагностика лимфом и злокачественных опухолей кожи.
Если стандартный срок морфологической верификации до пяти рабочих дней, то в особо сложных случаях диагноз ставим до месяца, ведь когда клетки опухоли теряют свои характерные свойства, требуется больше времени на подготовку материала к диагностике методом иммуногистохимии.
Но бывают ситуации, когда даже самыми современными методами морфологической верификации вынести однозначный вердикт невозможно, и тогда в заключении пишется "недифференцированный рак".
В нашей работе случаются и ошибки – ошибки, от которых мы не спим ночами, от которых стоит ком в горле. Именно поэтому в отделении мы ежедневно проводим внутренние консилиумы по разбору сложных случаев, для которых не подходят стандартные решения.
Считается, что самая милосердная профессия – это профессия медсестры. Поспорю: в патанатомии равнодушие и холодность могут привести к последствиям, за которые попадают в ад. Нужно всегда помнить, что за каждым "стеклом" находится живой человек. Кстати, именно поэтому у нас в отделении принято одеваться на работу "с иголочки" – пусть мы и не общаемся с пациентами лично, а имеем дело лишь с фрагментами их тел.
Краски будущих побед
– Вы упомянули методы гистологии и иммуногистохимии – а разве это не одно и то же?
– В патанатомии существует три ключевых метода диагностики – гистология, гистохимия и иммуногистохимия (ИГХ) и их названия действительно часто употребляют как синонимы. На самом деле это совершенно разные исследования.
Гистология устанавливает лишь факт наличия анатомической патологии – хоть доброкачественной (воспаления, дисплазии и т.п.), хоть злокачественной (собственно, онкозаболевания).
В основе гистохимии лежат различные способы окраски срезов тканей, это необходимо, чтобы увидеть определенные химические вещества внутри клеток и в межклеточном пространстве – так можно понять источник и причину патологии или дать прогноз ее дальнейшего развития.
Иммуногистохимия – это глубокий анализ патологического процесса со сложной реакцией антиген-антитело. На стеклопрепарат последовательно "капают" определенными реактивами (антитела): если опухолевые клетки содержат в своем составе искомые элементы (антигены), происходит химическая реакция и содержимое пластины приобретает специфическую окраску.
Патологоанатом изучает результат этих цветовых реакций под микроскопом, на основе которого описывает характеристики и особенности "поведения" опухоли: ее подтип, первичная это опухоль или ее метастаз, степень злокачественности, наличие или отсутствие молекул, чувствительных к определенным лекарственным препаратам и так далее.
Например, эндоскописты взяли биопсию измененной ткани из желудка. Гистология скажет, рак это или не рак, гистохимия выявит результаты жизнедеятельности бактерии хеликобактер пилори, которая может приводить к развитию этого вида онкозаболевания, а ИГХ даст максимально подробный список характеристик патологии, подскажет врачам, как ее лечить с максимальным результатом.
– Получается, что вопреки расхожему мнению о патологоанатомах как трупорезах, от вас в конечном итоге зависит жизнь человека?
– Получается, что так. Без патологоанатомов сегодня не может обойтись ни одна диагностика в мире.
– А завтра?
– Технологии заменяют человека все больше и больше, в том числе и в нашей профессии. Как-то смотрел фантастический фильм о будущем, там герой кладет кусочек органа в аппарат, который спустя какое-то время выдает готовое заключение – какую таблетку нужно выпить, чтобы исправить поломки, приведшие к развитию опухоли. И так оно и будет.
– Мы доживем?
– Должны. Методы воздействия на опухолевые рецепторы появились всего около 20 лет назад, а сегодня мы имеем уникальные препараты, восстанавливающие защитные механизмы собственного иммунитета. Лично я верю, что наука в конце концов победит рак.