"Радиация была везде". Как барнаульские ликвидаторы работали на Чернобыльской АЭС
С момента аварии на Чернобыльской атомной электростанции прошло 37 лет, но до сих пор она остаётся предметом обсуждений и споров. Об аварии снимают фильмы и сериалы. А сам Чернобыль является зловещим напоминанием о том, насколько опасной может быть ядерная энергия. В числе тех, кто занимался ликвидацией последствий аварии, были и жители Алтайского края. Они работали на самой станции, получили большую дозу облучения, но, вернувшись домой, далеко не сразу получили необходимую помощь. О том, как это всё происходило, насколько сложно было работать на станции, каково было жить в "мёртвом" городе и как шла жизнь после Чернобыля, amic.ru рассказали барнаульские ликвидаторы Сергей Корсаков и Александр Функ.
В спешке и без медкомиссии
Первые жители Алтайского края попали в Чернобыль буквально через неделю после трагического взрыва на четвёртом энергоблоке АЭС. Ликвидатор Сергей Корсаков рассказывает, что туда забрали офицеров запаса, которые уже отслужили срочную службу.
По словам Сергея Корсакова, военные приходили в квартиры даже ночью, в Чернобыль людей отправляли моментально и без какой-либо медкомиссии. Такие призывники из Барнаула вылетели на станцию уже в мае 1986 года, и им было тяжелее всего.
"В первых числах мая всех подняли по тревоге, снабдили техникой, оружием, и люди поехали в ту сторону. В районе 15 мая часть из них развернулась под Чернобылем и занималась ликвидацией, это целый полк, полторы тысячи человек. Они чистили деревни и город Припять от радиации, скидывали с крыши станции радиоактивный графит. Последнее было очень опасно и занимало небольшое количество времени. Выскочил на крышу, подхватил на лопату кусок графита, скинул и назад убежал – вся работа на весь день", – рассказал Сергей Корсаков.
В 1986 году, отметил Александр Функ, максимальная доза радиации, которую можно было получить на ЧАЭС, – 25 рентген. После этого на станцию больше не допускали, и человека отправляли домой. Через год норму сократили до 10 рентген, а ещё через год – до 5 рентген.
"Мы строили саркофаг на ЧАЭС"
Сергей Корсаков столкнулся с чернобыльской аварией тоже в мае 1986 года. Но не как солдат, а как турист. Тогда он в составе барнаульской тургруппы поехал в Венгрию и Югославию. 6-7 мая группа проезжала через Киев, всё было забито людьми, и на вокзале из вагонов никого не выпустили. На границе их уже осматривали дозиметрами военные.
В октябре 1986 года (тогда с момента аварии прошло уже пять месяцев) из военкомата пришла разнарядка, 25-летний Сергей Корсаков прибыл в военкомат, а оттуда сразу отправился в Киев. В Киеве его приписали к организации, которая строила саркофаг, – защитное сооружение над взорвавшимся четвёртым энергоблоком ЧАЭС.
"Я работал на строительстве саркофага два с половиной месяца. Первые две с небольшим недели шли строительные работы – кладка, краска, штукатурка внутренних помещений на станции. Получается, я работал с пяти сторон от реактора: с четырёх – на земле и ещё под землёй. Позже меня и ребят перевели в управление энергостроительства, занимались обслуживанием стройки, подачей электричества, освещением станции в ночное время", – рассказал Сергей Корсаков.
Барнаульца вместе с сослуживцами поселили в пионерлагере "Голубые озёра" (близ станции "Тетерев"), который ныне заброшен. Путь до Чернобыльской станции занимал отсюда три часа.
По словам Сергея Корсакова, шесть часов в день уходило только на дорогу, шесть – на работу, в остальное время можно быть отдохнуть или поспать.
"Всего на станции было четыре смены по шесть часов, работа не прекращалась ни на минуту. В пути у нас были перевалы, мы садились в "грязные" автобусы, которые едут на станцию, полностью переодевались, мылись. Когда возвращались со станции, было по три переодевания и по три мойки в день. После каждой мойки нас проверял дозиметрист. Если от тебя фонит, ты моешься ещё раз и ещё, пока фон не будет в норме", – отмечает Сергей Корсаков.
Саркофаг официально закончили строить 30 ноября 1986 года. В этот день был подписан акт о его вводе в эксплуатацию, однако работы на объекте потом ещё продолжались, пояснил Сергей Корсаков, но солдат просили уйти на время съёмок "официальных картинок".
"Готовился облёт на вертолёте специалистов МАГАТЭ (Международное агентство по атомной энергетике, – прим. ред.). Начальник вызвал оперативного дежурного, на карте показал, что рабочих и техники через час там не должно быть, быстренько всё убрали, вертолёт пролетел, комиссия всё пофотала, уехала, начальник вызывает и говорит, чтобы через час мы снова были на месте и работали", – вспоминает Сергей Корсаков.
"На работу давали 30 секунд"
Александр Функ мог поехать в Чернобыль в 1987 году. Тогда его призвали и отправили на медкомиссию. Но набор быстро закончился и людей отпустили по домам. Однако в 1988 году Александра призвали вновь, он всё-таки стал ликвидатором и поехал в "мёртвый" город. В "зоне отчуждения" он проработал четыре месяца – с 12 апреля по 12 августа 1988 года. На тот момент мужчине был 31 год.
Александр Функ занимался дезактивацией, чисткой помещений, отключением кабелей, заливкой бетоном помещений станции.
"Самым сложным было вскрытие машинного зала. Там прорубили отверстие около метра толщиной. Чтобы войти в этот зал, соорудили лестницу. По ней можно было спуститься, держа на спине мешок с бетоном. Надо было сбежать по лестнице, бросить бетон и вернуться обратно – на работу давали 30 секунд, чтобы набрать в день не более 0,3 рентгена. Всё зависело от полученной дозы. Где-то могли работать два часа, где-то – меньше. План у нас выполняли все", – рассказал Александр Функ.
Часть Функа размещалась непосредственно в Чернобыле, в здании эвакуированного детского дома. Из окна город выглядел угрожающе и страшно, вспоминает Функ.
"Стояли заброшенные покинутые здания, пустые поля, сады с яблоками, ягодами, которые нельзя было трогать. Конечно, некоторые эти запреты нарушали, брали их. Но это было чревато последствиями – радиоактивная пыль покрывала всё", – рассказывает он.
Несмотря на запрет, некоторые местные жители возвращались назад. Часто они просто не могли найти для себя жильё в других регионах страны и вынуждены были приезжать сюда.
"Особенно старики, пожилые многие вернулись туда, где раньше жили, в 30-километровую зону. У нас была огромная столовая, туда приходил один такой дед. Его жалели, кормили, что-то давали с собой. Он говорил, что идти ему некуда, а тут он всё знает, тут его место", – поделился его коллега Сергей Корсаков.
Но были и позитивные моменты. Так, нескольким ликвидаторам с позволения начальства разрешили съездить к детям из детдома, в здании которого жила их часть.
"Мы съездили к детям, это километров 120 от нашей станции. Мы набрали подарков, даже оркестру заплатили, это всё погрузили в автобус и отправились к ним. Как они нас встречали... Мы были первыми за два года, кто на них обратил внимание. Дети были совсем разные – от самых маленьких до 15-16-летних, они стояли с полевыми цветами и со слезами на глазах", – рассказал Александр Функ.
"Народ любил посмотреть в развалины реактора"
На дорогах не было лишних людей и машин. Корсаков вспоминает, что в конце ноября 1986 года случайно на закрытую трассу вылетел "Запорожец" и попал под автобус с ликвидаторами. Пассажиры легковушки погибли и, по словам Корсакова, "с ними никто не стал разбираться: людей сложили в машину, увезли и захоронили. Никаких процессов по этому поводу не было".
В зоне аварии была жёсткая дисциплина и секретность. Туда можно было попасть только по специальному пропуску. Нужно было чётко соблюдать все распоряжения руководства и "не совать свой нос куда не следует", отмечает Сергей Корсаков. Звонить родственникам тоже было нельзя, но можно было писать письма.
Такие ограничения были оправданны – помогали сохранить жизнь и здоровье. Однако были и те, кто нарушал дисциплину.
"Некоторые через окна смотрели внутрь разваленного реактора. Там огромный слой бетона, разваленное стекло. Народ любил посмотреть в развалины реактора, зевак много собиралось, приходилось гонять. Некоторые старались разглядеть радиацию. Помню, привезли на сборы одних солдат. Они стоят и не знают, что делать. Спрашивают: “Где здесь радиация?” Тогда начальник им сказал: “Радиация тут везде”", – вспоминает Сергей Корсаков.
Получить серьёзное облучение можно было во многих местах. Самая опасная работа, по его словам, была у дозиметристов и электриков. Сначала шёл электрик, чтобы "поставить свет", а за ним – дозиметрист, чтобы проверить, какой уровень радиации в этом месте. Поэтому оба могли надеяться лишь на собственное везение, что не "поймает" серьёзную дозу радиоактивного излучения.
"Был и у меня опасный случай. Мы спускались под реактор, резали трубы первого контура охлаждения, курчатовская экспедиция туда датчики запихивала. Там труба, помещение длинное и несколько дверей. “Дозик” сказал, чтобы к той двери не ходили, там на пределе 200 рентген зашкаливает. То есть радиация была высокой. Мы приготовились резать трубы, и не знаем, есть ли там вода. Объём воды там мог быть большой, тогда мы бы оттуда не вылезли. Нас могло залить облучённой водой, и неизвестно, сколько бы её там было. Но нам повезло", – вспоминает Корсаков.
Некоторых спасала сообразительность, говорит он, и приводит пример: двое рабочих регулировали опорную башню. Один додумался лечь на свежий бетон (он защищает от радиации), а второй делал всё стоя на земле. В итоге первый получил в два раза меньшую дозу радиации, чем второй.
"Домой приехал с хорошим южным загаром"
Свинцовые фартуки и специальный костюм, который часто показывают в фильмах, – это форма самых первых ликвидаторов, пояснили Корсаков и Функ. Потом уже все работали на станции в обыкновенной спецодежде и в масках-лепестках: ведь в костюме было слишком жарко, да и в целом долго в нём находиться было физически невозможно. Новую спецодежду выдавали почти каждый день, так что работать в ней было комфортно, говорит Александр Функ.
Радиация на станции практически не ощущалась, сказали ликвидаторы. Но что входит в это "практически"? У Александра Функа, например, было лишь першение в горле в первые дни, у кого-то появлялся сильный насморк, который исчезал через неделю. Но чаще всего от радиации краснела кожа.
"Воздействие радиации – это, как правило, покраснения кожи, как будто температура повысилась. У нас однажды на одной будке осталось несколько кусков радиоактивного графита. Ребята залезли, скинули их и получили по три рентгена каждый. У них были красные лица, недомогание. Я сам в декабре вернулся домой на Новый год с хорошим южным загаром", – рассказал Сергей Корсаков.
"Почувствовал, что все зубы начали шататься"
После окончания работ ликвидаторам сначала давали отпуск, а потом уже увольняли, рассказывает Сергей Корсаков. Через полгода после возвращения со станции Александр Функ и Сергей Корсаков почувствовали ухудшение здоровья.
"Когда я оттуда приехал, то почувствовал, что все зубы начали шататься. Потом начались другие проблемы – опорно-двигательный аппарат, начали болеть руки-ноги и так далее. В 1994 году мне установили группу инвалидности, потом диагностировали энцефалопатию сложного генеза – заболевание мозга", – пояснил Александр Функ.
Оба говорят, что никакой помощи по приезде не дождались и специальной реабилитации им не оказывали.
"Генеральный секретарь сказал, что от Чернобыля пострадавших нет – значит, нет. Поэтому никакой помощи не было, люди просто приехали, пытались как-то вернуться к полноценной жизни, свои проблемы решать", – отметил Сергей Корсаков.
Кто сейчас защищает чернобыльцев?
Чернобыльцы начали помогать себе сами. В 1989 году они создали организацию АКО "Союз Чернобыль", которая за 24 года существования несколько раз меняла название и в настоящее время именуется как "Семипалатинск-Чернобыль". В Барнауле она находится на Комсомольском проспекте, 77. Сергей Корсаков и Александр Функ сейчас работают там.
В Алтайском крае это единственная общественная структура, которая помогает чернобыльцам и всем, кто попал под воздействие радиации. В основном организация оказывает консультативную помощь, помогает с госпитализацией, оформлением документов и защитой своих прав.
"Сейчас самые незащищённые у нас – это вдовы чернобыльцев. Они приходят в Пенсионный фонд, спрашивают: “А что мне по закону положено, вот у меня муж был инвалид-чернобылец”. Зачастую им предоставляют на выбор либо пенсию по потере кормильца, либо пенсию для вдов. А это неправильно. На самом деле ей положено и то, и другое. Вот недавно трём вдовам не назначили пенсию по потере кормильца, мы вопрос подняли, теперь уже назначена", – пояснил Александр Функ.
Кроме того, активисты организовывают панихиду-митинг 26 апреля, праздник для детей и внуков чернобыльцев ко Дню защиты детей, мероприятия, приуроченные к ядерному взрыву в Семипалатинске 29 августа, и так далее. На Новый год организация дарит подарки семьям чернобыльцев.
Отделения организации есть не только в Барнауле, но и в Бийске, Рубцовске, Поспелихе, в Шипуново, в Топчихе. Именно из этих населённых пунктов преимущественно набирали ликвидаторов.
"Из 71 человека осталось двое"
Государство начало заботиться о чернобыльцах с 1991 года. 15 мая этого года был принят закон "О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС", его ратифицировала РФ и после распада СССР. Однако все положения этого закона всё равно не соблюдались.
"Закон был принят, но нужных средств на его реализацию не выделялось. Соответственно, выполнялся он посредственно. Да и госслужащие не знали этот закон. Приходишь к чиновнику, говоришь, что тебе положено. Он спрашивает: “Откуда взял?” Достаёшь из чемодана книжку, закон. Он глядит, достаёт свою копию закона, читает, только потом всё понимает. В очередь на жильё чернобыльцев часто не ставили. Когда укажешь, только после этого что-то делали", – рассказал Сергей Корсаков.
После принятия закона чернобыльцам для ежегодной диспансеризации предоставили поликлинику на ул. Никитина, потом – Диагностический центр, а сейчас они посещают краевую больницу на ул. Ляпидевского.
С 1990-х чернобыльцы стали лечиться и в санаториях. До середины "нулевых" они попадали туда регулярно. Сейчас говорят, очередь в санатории приходится дольше ждать.
По словам Сергея Корсакова, из 2,5 тысячи ликвидаторов аварии в живых нет уже более тысячи человек.
"800 с лишним человек в крае числятся инвалидами. В моей части из 71 человека осталось двое – я и ещё один мужчина. Многие умирали чуть за 40 лет. Мы заметили, что те, кто были уже взрослыми во время ликвидации, как-то попроще переносили радиацию. Чем моложе человек, тем было хуже", – поясняет Александр Функ.
Ликвидаторы отмечают, что центр и активисты по всей России уже работают с властями и выдвигают свои инициативы по улучшению жизни чернобыльцев. Сейчас вопросы активно обсуждаются во власти.