Эффект бабочки. Как учёный из Барнаула ездит по миру в поисках насекомых
Барнаульский энтомолог, профессор кафедры экологии, биохимии и биотехнологии АлтГУ Роман Яковлев – учёный с мировым именем. Уже больше 30 лет он изучает насекомых и за это время участвовал в десятках интересных экспедиций. В общей сложности за время путешествий учёный прожил пять лет в палатках, был в иракской тюрьме и собрал коллекцию из 25 тысяч бабочек. Корреспондент amic.ru Вячеслав Кондаков поговорил с Романом Яковлевым и узнал, как он стал энтомологом и почему сейчас в мире популярно коллекционирование бабочек.
"В стране бум любителей энтомологии"
– Почему вы решили стать энтомологом?
– По образованию я врач. Мои родители тоже медики, они настояли на том, чтобы я поступал в медицинский университет. Однако ещё в детстве с отцом я читал много природоведческой литературы, тогда же проявился интерес к насекомым и их коллекционированию. С годами у меня проснулся научный интерес, и я стал заниматься изучением насекомых профессионально. До этого, правда, как и настаивали родители, окончил медицинский университет и несколько лет работал детским психиатром. Параллельно занимался наукой и защитил кандидатскую диссертацию в университете по биологической тематике. Темой моей кандидатской были дневные бабочки Алтайской горной страны. Сейчас я специализируюсь на семействе ночных бабочек, древоточцах, которых более тысячи видов. В мире всего несколько человек, исследующих их (двое – в России, один – в Аргентине, есть европейские коллеги, которые также попутно изучают эту группу). А всего в мире существует около четверти миллиона видов бабочек.
– А почему именно насекомых? Не кошек, не собак, не пауков, а именно бабочек?
– Сложно найти рациональное объяснение моему выбору. Вообще, в развитых обществах много людей занимаются изучением бабочек. В каком-нибудь небольшом японском, немецком или французском городе с населением 50 тысяч человек может жить около 100 любителей-энтомологов. В России это гораздо меньше распространено по ряду причин: наши сограждане часто не располагают средствами, чтобы развивать свои детские хобби, заедает быт и мы редко покупаем ради развлечения телескопы, дорогие книги или сачки для бабочек. Кроме того, есть такое понятие как мода на citizen science, или «гражданскую науку», когда у человека есть свободное время и деньги на любимое хобби. Например, врач ставит дома телескоп и наблюдает за звёздами или покупает сильный микроскоп и исследует структуру металла монет своей нумизматической коллекции. А есть коллекционеры насекомых, которые организовывают экспедиции и ездят на разные симпозиумы, не являясь профессиональными учёными.
– В Барнауле, видимо, кроме вас никто этим не занимается?
– В нашем городе наберётся максимум десять человек, которые изучают бабочек. Среди них есть не только опытные коллекционеры, но и школьники, и студенты. Считаю, что сейчас у нас в стране настоящий бум любителей энтомологии. Причём занимаются этим совершенно разные люди, которые интересуются природой родного края, хотят узнать её тайны. Ведь наша природа просто наполнена потенциальными открытиями. Здорово, что этих людей становится всё больше – в том числе и среди молодёжи.
– Объясните, зачем вообще изучать бабочек и какую прикладную пользу может принести энтомология?
– Насекомые – мощный компонент биологического разнообразия. Многие виды являются хозяйственно важными. Бабочки играют большую роль в опылении растений. Многие бабочки являются вредителями и нужно разобраться, как защитить растения. В этом вопросе я помогаю коллегам фитопатологам. У меня много совместных публикаций с индийскими, израильскими и вьетнамскими учёными на эту тему. Например, по вредителям винограда, эвкалипта, оливы и других хозяйственно важных культурных растений.
Повторюсь: многие виды бабочек и других насекомых вредят людям. Не всегда понятно, как контролировать их численность. Например, уже много лет учёные изучают непарного шелкопряда: он постоянно наносит чудовищный урон лесам по всей Евразии. Это десятки миллионов долларов. Также все насекомые – участники различных пищевых цепей. Они либо хищники, либо паразиты, либо жертвы хищников, которые при этом потребляют миллионы тонн растительной массы. Снижение их численности может привести к серьёзным проблемам. Не стоит забывать и о медицинском факторе: насекомые переносят огромное количество болезней. Особенно это касается тропических регионов. Насекомые помогают учёным ответить на ряд теоретических вопросов: как происходило становление фаун, как осуществлялось расселение по континентам, открыть загадки эволюции. Насекомые – это хороший индикатор, который позволяет судить о состоянии окружающей среды и климатических изменениях.
– Сколько вообще видов бабочек вы открыли?
– Более трёхсот. Причём это только те виды, которые я описал сам. Есть и те виды бабочек и жуков, которых "обрабатывали" мои коллеги. Не всех бабочек я обнаружил в экспедициях. Многие экземпляры находятся в музеях, причём некоторые – по 100 лет, но никто их не изучал. В энтомологии такое большое количество объектов, что по некоторым группам в мире вообще нет специалистов. Из-за этого в музеях огромное количество необработанных объектов. Особенно это касается стран Южной Америки. В первую очередь исследована Европа, Центральная Азия, развитые страны Дальнего Востока (Южная Корея, Япония). Многие же страны вообще не исследованы: там всё время идут войны и находиться в них небезопасно.
"Заниматься наукой очень азартно"
– Помните свою первую экспедицию?
– Одна из первых поездок у меня была в 16 лет вместе с профессиональным энтомологом из Барнаула Юрием Евгеньевичем Перуновым, который очень помог мне советами. Его я считаю своим учителем. Тогда мы побывали в Шебалинском районе Республики Алтай и эта экспедиция была очень важной для моего становления как энтомолога. Тогда было сложно найти специальные книги, не говоря уже о специальных энтомологических булавках и другом оборудовании для сбора насекомых. У меня всегда было стремление не просто коллекционировать бабочек, а находить какую-то новую информацию, одним словом – заниматься исследовательской работой. В 16 лет я даже и мечтать об этом не мог. Только в начале нулевых, когда устроился работать в АлтГУ, у меня появилась возможность ездить в отдалённые страны и заниматься энтомологией профессионально.
– Как вы находите деньги на экспедиции?
– Можно отправиться в экспедицию за свой счёт, а можно попытаться получить грант. Заниматься наукой, сидя дома, не получится. Особенно в естественных дисциплинах. Учёному-филологу достаточно текста, знаний, хорошего стола или компьютера, чтобы работать. Раньше я тратил только личные средства на свои поездки. Так были организованы десятки экспедиций по Южной Сибири, Казахстану и Монголии.
Невозможно получить деньги на экспедицию просто так, я шёл к этому постепенно: защитил кандидатскую диссертацию, потом начал работать над докторской, получил признание у коллег. Только после этого начал искать источники финансирования. Узнал о существовании различных фондов, подавал заявки на получение научных грантов. Также мне очень помогли коллеги, у которых я набрался опыта и понял, как устроена система поддержки учёных. В этом плане мне очень помогли мои друзья из Южно-Сибирского ботанического сада нашего университета. Можно сказать, что последние годы я уже собственные средства практически не вкладываю в свои исследования и экспедиции. Да это и невозможно, как раньше. Профессионально заниматься наукой стало очень дорого. Например, в АлтГУ специально для нужд нашей научной группы приобрели новый микроскоп, который стоит сейчас около пяти миллионов рублей. Самостоятельно такое оборудование, как вы понимаете, невозможно купить. Сейчас исследования проходят на гораздо более высоком уровне, чем раньше.
– Получается, современный учёный не только должен заниматься научной работой, но и самостоятельно искать деньги и выполнять функции менеджера?
– В принципе, да. Есть различные научные фонды. Прежде всего, Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ) и Российский научный фонд (РНФ), которые поддерживают именно фундаментальные исследования. Если грамотно оформить заявку, то можно претендовать на сумму от 500 тысяч до миллиона рублей. Я подаю заявки на участие, а эксперты оценивают её по нескольким критериям: насколько вообще выполнимо исследование и какую пользу оно может принести науке. В Южную Африку я, например, всегда езжу за свой счёт. У меня хорошие отношения с местными энтомологами, которые помогают получать специальные документы, позволяющие посещать уникальные парки и ночевать в гостевых домиках заповедников бесплатно. Южная Африка – очень пёстрая и каждые пять километров меняется ландшафт. Это в Красноярском крае можно проехать тысячу километров и ничего, кроме тайги, не увидеть.
– Сколько в среднем обходится одна экспедиция? Например, в Южную Африку.
– Сейчас ездить в заграничные экспедиции стало очень дорого. Всё зависит от твоей цели. Особенно дорого путешествовать и арендовать для этого внедорожник или пикап. В среднем он обходится в 150 долларов в сутки. А если человек работает стационарно, поездка получается несколько дешевле. Очень дорого обходятся билеты. Сейчас с коллегами изучаем возможность посетить Буэнос-Айрес, с перелётами из Барнаула билеты обойдутся в 140 тысяч рублей. А вот съездить в страны средней Азии, конечно, дешевле. В любом случае наши поездки гораздо доступнее, чем, например, альпинизм или рафтинг.
– Можно ли много зарабатывать, занимаясь наукой?
– Только последние 6-7 лет я начал получать достойную зарплату за свою научную деятельность. Заниматься наукой очень азартно. Хочется быть первым и быть лучшим. Это крайне динамично развивающаяся сфера. В ней можно прекрасно себя реализовать. Никто из серьёзных учёных не нищенствует. Можно торговать на рынке, а можно примерно за эту зарплату, к сожалению, быть доцентом в университете. Однако у нас чёткая система: чем больше научной деятельности у тебя – тем больше зарплата. На одну ставку не проживёшь, но, занимаясь наукой, публикуясь в авторитетных изданиях, на хлеб с маслом можно заработать. Конечно же, меня коллеги часто спрашивают: "Почему ты так много публикуешься?" Всё дело в том, что я пять лет провёл в экспедициях и потом ещё пять лет разбирался с тем материалом, который там нашёл в крупнейших научных центрах Европы. Сейчас, например, с немецкими и иранскими коллегами доделали большую книгу о чешуекрылых Ирана, которая будет опубликована через пару недель.
"Из-под палки наукой невозможно заниматься"
– Сколько стран вы посетили?
– Точно не считал, наверное, надо повесить дома или на работе карту и отмечать на ней места, где побывал. По моим подсчётам, посетил 34 страны, но речь только о тех, где я работал. А есть те, где "просто ступала моя нога". В Турции, например, я побывал только в стамбульском аэропорту.
– Какую командировку считаете самой яркой?
– В 2001 году в Перу. Это была моя первая поездка в тропическую страну. Мечтал об этом с детства, когда читал книги о путешественниках. Мне, человеку из Сибири, казалось, что я попал в другой мир: иные запахи, звуки, животные и люди. Я считаю очень интересным длинный цикл наших поездок на юго-запад Монголии. Этот участок страны имеет совершенно другую фауну и флору, чем вся огромная территория огромного государства. Это не сухая полупустыня, какой обычно мы представляем эту страну. Благодаря нашей экспедиции, мы с коллегами увеличили по некоторым группам фауну Монголии в два раза. А всё из-за того, что раньше никто не исследовал эту территорию. Это были на самом деле фантастические поездки. Наши ноги тогда ступили на terra incognita – и мы верно отработали там. Открыли новые для науки виды, что большая редкость для наших широт. Монголия привлекает меня красотой. Фактически я стал известен в энтомологических кругах после своей монгольской программы. Первый раз побывал там в 1999 году, а последняя поездка состоялась в 2019-м.
– Как проходят экспедиции? Приходится всю территорию обходить и заглядывать буквально за каждое дерево или куст?
– Большинство бабочек – ночные. Мы ловим их в тёмное время суток, используя различные лампы: ставится специальная палатка с белыми экранами по бокам. Вообще стараюсь использовать профессиональную технику для поиска бабочек. Самое главное – "контакт" с той территорий, куда мы едем. Важно заранее определить, кто из коллег нас встретит и будет сопровождать. Конечно, мы проводим разведку: изучаем флору и фауну территорий, куда планируем отправиться с коллегами. Очень сильно помогают Google-карты, можно определить места стоянок с точностью до метра. Сейчас много блогеров-натуралистов и туристов, которые описывают территории, куда мы планируем поехать.
– Не боитесь ездить в экзотические страны? ЮАР очень криминальная страна и уличная преступность там очень высокая.
– На территории национальных парков всегда находится охрана. Там стоит больше бояться крупных кошек или носорогов, а не людей. Проблемы могут быть только в городах, поэтому необходимо соблюдать меры безопасности: не носить с собой наличные, дорогую аппаратуру, не ходить по барам, а вести более сдержанный образ жизни. Тем более сейчас во многих городах ЮАР "белые" люди не совсем в почёте, можно нарваться на неприятности. Чисто в "чёрных" странах, как Мали или Зимбабве, например, более толерантно относятся к людям иного цвета кожи. Африка очень разная. Когда-то я и не мог представить себе, что побываю на этом материке и буду довольно детально его знать.
– Что важнее для учёного – работа в поле или в лаборатории, где анализируете и систематизируете находки, найденные в экспедиции?
– Есть полевое исследование и камеральное, когда найденный материал обрабатываешь, сортируешь, препарируешь и пишешь публикацию. У меня нет предпочтений. Я, конечно, люблю путешествовать, но перебора с экспедициями быть не должно. Рискуешь не успеть обработать все материалы. Для учёного главное – любить своё дело. Я не считаю, что у меня вообще есть выходные. Наверное, это во всех творческих профессиях, в том числе и в вашей – журналистской. Из-под палки наукой невозможно заниматься. Мне как профессору нужно написать одну статью в год, чтобы подтвердить свою квалификацию. Но мне-то интереснее написать больше публикаций, так как материалов для публикаций очень много. Только сейчас я работаю по разным проектам, связанным с фауной Греции, Армении и Конго.
– Физически с каждым годом вам становится сложнее ездить в дальние экспедиции? По тем же джунглям, как 20 лет назад, наверное, сейчас очень трудно ходить.
– Безусловно! Сейчас планирую поездку на Памир в Таджикистан и хочу сбросить минимум 10 килограммов. Понимаю, насколько мне будет там тяжело: горная болезнь и большая кардионагрузка. Поэтому хожу в бассейн и боулинг, чтобы привести себя в форму. На ближайшие 5-7 лет планирую более тяжёлые экспедиции в жаркие и высокогорные страны. Пока есть ресурс, нужно пользоваться им. После 55 лет я уже побоюсь ходить в горы, поэтому надо многое успеть сделать к этому возрасту.
– Я читал, что вы были куратором коллекции бабочек-древоточцев в энтомологическом музее Томаса Витта в Мюнхене. Какие отношения у вас с этим учреждением сейчас?
– Это была длительная научная программа по исследованию бабочек слабо изученных регионов планеты. Руководитель проекта собрал команду из учёных, которые помогали ему обрабатывать материал: венгры, словаки, корейцы, немцы, россияне, в том числе и я.
– Как вы решаете, в какой музей отдать экземпляр бабочки, который вы открываете?
– У нас есть прекрасный Зоологический институт Российской академии наук в Санкт-Петербурге. У них замечательные условия для хранения коллекционных фондов. Я полностью доверяю этой организации, она является лучшей в стране по нашему направлению. Кроме того, я создаю депозитарий на базе Алтайского университета, если поддержка моего проекта будет поддержана в рамках программы "Приоритет-2030", то через 10 лет в нашем вузе будет лучшая коллекция насекомых среди университетов, находящихся в азиатской части России.
– Сколько видов бабочек существует в природе и много ли видов ещё не обнаружено учёными?
- Уже около 90% видов, на мой взгляд, обнаружено. Однако открытие новых видов – не главная цель энтомологов. Может это звучит круто, но нам гораздо важнее понять происхождение того или иного вида, той или иной фауны. Меня, например, интересует, как получилось так, что одна и та же группа бабочек-древоточцев обнаружилась и в Австралии, и в Патагонии – южной части Южной Америки. Это может помочь нам определить возраст происхождения этих бабочек, но для этого необходимы сложные исследования ДНК этих образцов, очень тонкие морфологические работы.