«Юрий Любимов сжег трудовую книжку Высоцкого»: Никита Высоцкий о себе и своем знаменитом отце
Никита Высоцкий по образованию актер. Иногда он снимается в кино, причем играет, как правило, главные роли. Не раз он играл на сцене: в Московском Художественном театре, в "Современнике", в Театре Луны. Но все-таки делом его жизни стало сохранение наследия отца – Владимира Высоцкого. Интересное интервью с ним, в том числе затрагивающее тему отношений с отцом, подготовил журнал "ОК!". Предлагаем читателям ИА "Амител" ознакомиться с публикацией.
Первый вопрос хочу задать не о Высоцком-старшем, а о Высоцком-младшем. Никита, вы периодически снимаетесь в кино, у вас есть хорошие роли, но это такие одиночные выстрелы. Помню, мы первый раз встретились в 1986 году, когда вы учились на курсе Андрея Мягкова в Школе-студии МХАТ и мечтали тогда исключительно об актерской карьере…
Конечно, я долго надеялся, что смогу много играть. Но так уж распорядилась жизнь, что с 1996 года я директор Центра-музея Высоцкого в Москве и занимаюсь всем, что связано с отцовским наследием. Поэтому я выныриваю где-нибудь как актер, а потом снова возвращаюсь в свое директорское кресло. Это не плохо и не хорошо. В кино подобное иногда допускается, а театр, к сожалению, не признает флирта.
Но все же у вас был флирт с разными театрами.
Да, был. А сейчас мой педагог, замечательный режиссер Николай Лаврентьевич Скорик, позвал меня набрать вместе с ним режиссерскую группу в институте культуры. И я очень стараюсь, чтобы меня хватило и на это.
А по чьей инициативе возник Центр Высоцкого?
Инициатива была, что называется, снизу. 25 июля 1980 года, как только отца не стало, люди понесли к Театру на Таганке свои стихи, посвященные Высоцкому, фотографии, записи. Словно хотели закрыть брешь, которая образовалась в душе после его смерти. Всё это оказалось в литературной части театра, поначалу собиралось спонтанно, сумбурно и лишь впоследствии обрело форму. В 1991 году было принято решение о создании музея Высоцкого, а в 1992-м оно оформилось на бумаге.
Никита, сколько лет вам было, когда умер отец?
Шестнадцать, и я оказался совершенно к этому не готов. Ты живешь и в любой момент можешь ему позвонить, прийти в театр, попросить, чтобы привез из-за границы фигурки индейцев, джинсы... Мы с братом Аркашей понимали, что отец знаменит. Когда он звонил: "Сейчас приеду", мы могли цинично пошутить: "Вот сейчас приедет великий человек..." Но по большому счету лишь в день его смерти я по-настоящему осознал, что горе случилось не только у нашей семьи и друзей отца. 28 июля гроб с телом отца привезли в Театр на Таганке очень рано, часов в шесть утра. Я видел, что на улице еще никого нет, только милиционеры в оцеплении. А часов в десять-одиннадцать вышел и ошалел: повсюду море людей, даже на крышах домов. Они не кричали, не скандировали, не дрались, а прощались с Высоцким. И вот выносят гроб, катафалк трогается — внезапно толпа прорывает оцепление и бежит к нему. А я в катафалке не поместился, меня взял в свою машину Иосиф Давыдович Кобзон, и мы ехали чуть позади. Увидев бегущих, я испугался: сейчас будет давка. Но люди подбегали, бросали цветы перед автобусом и отходили, пропуская тех, кто бежал сзади. Это невероятно, будто срежиссировано свыше. И такого никто никогда не снимет в кино. С этого момента у меня в жизни начался какой-то другой отсчет. Перевернулось, поменялось всё… И конечно, будь отец жив, я никогда не пошел бы в актеры.
Почему?!
Даже не могу объяснить. Я ведь с отцом разговаривал на эту тему незадолго до его смерти. Мне еще год оставался до окончания школы. Но он (может, понимал, что уходит) спросил, куда я хочу поступать. Мол, у него есть знакомые, поговорим, сделаем. Я ответил: "Пап, да мне как-то чихать, не знаю, то ли в журналисты, то ли в геологи…" — "Слушай, а актером?" — спросил он. На самом деле я этого очень хотел, но вслух сказал: "Нет, нет!" Он даже как-то вроде рассердился немного: "Почему? Прекрасная профессия!"
Насколько тесным было ваше общение с отцом?
Сейчас это называется, наверное, воскресный папа. Он был, конечно, очень занят, решал море проблем. При этом, как я узнал, отец часто разговаривал о нас со своими друзьями. Маленьких, таскал нас с братом в парк, в цирк, на "Синюю птицу" во МХАТ. Мы тут с Михаилом Ефремовым недавно предавались воспоминаниям: нас познакомили родители как раз на "Синей птице"… Я был мальчиком начитанным, ходил в театры, и не только на Таганку. Но сражен был именно этим театром. И отцом на сцене. Однажды он привел меня на "А зори здесь тихие…" с Виталием Шаповаловым в главной роли. Я просто улетел от этого спектакля! И на концерты отца часто ходил. Не то чтобы меня к нему тянуло, с ним вообще было интересно и хорошо. И мне казалось, что мы с братом тоже ему нужны. В последние месяцы жизни он был в очень тяжелом состоянии. Как-то я пришел к отцу, вижу — ему не до меня. Собрался уходить. А он: нет-нет! Пошел, чай сделал, бутерброды, стал расспрашивать про какую-то мою ерунду… Много лет спустя я развелся с матерью своего старшего сына и с тех пор всё время ощущаю, как хочется что-то сыну дать…
Никита, какой была ваша последняя встреча с Высоцким?
Это случилось буквально за считаные дни до его смерти. Мы остались в Москве, потому что мой старший брат поступал на физтех. Бабушка, мама отца, решила устроить семейный вечер. Мы сидели, пили чай, смотрели телевизор. Там показывали, кажется, в записи начало Олимпийских игр: шли спортсмены, играла бравурная музыка. Отец сидел мрачный, видно было, что ему не до нас. Бабушке захотелось как-то поднять отцу настроение — и она давай пританцовывать под эту музыку. Он аж засветился: "Ой, мамочка!" Ну, так сидели-сидели, потом он неожиданно поднялся и ушел к своему товарищу. У него в квартире после перепланировок был выход из гостиной прямо на лестничную площадку. Уходя, он обернулся и посмотрел на меня, что называется, дольше, чем обычно. Будто прощался...
Интересно, а вы когда-нибудь видели, как Высоцкий сочиняет?
Нет, ни разу. У нас в музее есть рисунок "Володя работает". Отец сидит как школьник, немножко в профиль. Зато я видел, как он работает в студии: на "Мелодии" (фирма звукозаписи. — Прим. ОК!) и дома. У него же была домашняя студия с хорошей аппаратурой, профессиональные музыканты, с которыми он репетировал. Как-то я сидел затаившись и слушал. Он говорит: "Поехали!.." Потом: "Нет, не то, не так". Берет свою гитару — у него была такая цыганская, с двумя грифами. Спустя годы я узнал, что та домашняя рабочая запись сохранилась. И мне ее дали послушать: "Сбивают из досок столы во дворе, пока не накрыли, стучат в домино" — замечательная песня, одна из лучших, называется "О конце войны".
Я, честно говоря, даже не знаю эту песню.
У отца больше четырехсот песен, а расхитованных — "Жираф большой", "Кони привередливые", "Банька" — ну пятьдесят, ну семьдесят. Но есть вещи совершенно невероятные, которые в концерты он не очень брал. Любители Высоцкого, конечно, их знают. Как-то Оксане Акиньшиной дали записать песню "Про белого слона". Только одно ее исполнение и сохранилось. Мало кому известная песня, но не хуже, чем "Жираф". Акиньшина классно спела. Ее скачивали — в Интернете море заходов!
Знаете, Никита, поразительная вещь: едешь в машине ― и вдруг по радио звучит Высоцкий. Что бы он ни пел, ловлю себя на мысли, что никогда на другую волну не переключу. Ты в это пространство попадаешь и растворяешься. Магия невероятная!... Мне повезло. Я однажды видел Высоцкого на сцене в острохарактерной роли Керенского в "Десяти днях, которые потрясли мир". Это было сильное впечатление.Кстати, о театре. Алла Сергеевна Демидова рассказывала мне, что у Высоцкого были сложные отношения с коллегами, что ему завидовали. Она это остро ощущала, потому что тоже была немножко изгоем.
Я думаю, вы, театральный человек, очень хорошо понимаете почему. Ну а как реагировать актеру, играющему одну роль поочередно с Высоцким, когда в программке галочкой отмечается его фамилия — и люди идут в кассу сдавать билеты. Притом что это Таганка, куда и без Высоцкого народ всегда валил. Но многие шли, чтобы увидеть именно его. А историю с "Вишневым садом" вы, Вадим, наверное, знаете. Когда Анатолий Эфрос начал ставить этот спектакль, роль Лопахина репетировал замечательный Виталий Шаповалов. Тут приезжает из Франции Владимир Семёнович, который уверен, что это "его роль". И вот Виталий пришел в мастерские мерить костюм, а он мал. Ему говорят: так это ж не вам, а Высоцкому. А Виталий ничего не знал... Я видел, как отец играл Лопахина, и понимаю Эфроса, который принял такое решение. Кстати, спросите Аллу Демидову — она подтвердит, что Виталий тогда не обиделся. Но когда его решили поставить на эту роль в пару с Высоцким, отказался. Отец, кстати, тоже переживал, когда возникал какой-то негатив. Все считают, что он как в броне, а он был очень ранимый. Тем более когда что-то не ладилось с людьми, с которыми он начинал.
Высоцкий же пришел на Таганку из Пушкинского театра, правильно?
Он пришел почти с улицы, его привел на показ Станислав Любшин. Первым местом работы отца был действительно Пушкинский театр. Его оттуда убирали, выгоняли. Почему — не знаю. Опять же, легенда не легенда, но рассказывают такую историю. Фаина Раневская в Пушкинском театре читает на доске объявлений: "Выговор артисту Высоцкому", "Артиста Высоцкого лишить всего на свете", "За пререкания артисту Высоцкому дать то-то, то-то". Удивляется: "Что же это за чудовище? Кто это?" А отец стоит рядом, говорит: "Это я". Она его с сочувствием обнимает: "Мальчик мой!" Она называла так — "мальчик мой" — только Станиславского, Пушкина и свою любимую собаку. С Высоцким у Раневской сохранились теплые отношения, он навещал ее в больнице. Потом отец пытался некоторое время работать в Театре миниатюр, оттуда его уволили с интересной формулировкой: "За полное отсутствие чувства юмора". У отца была абсолютная нереализованность на сцене. В Пушкинском театре Высоцкий играл Лешего в детском спектакле "Аленький цветочек". Мой товарищ актер Владимир Виноградов говорит, что костюм, в котором отец выходил на сцену, теперь как реликвию передают. А у отца было ощущение, что жизнь уходит, что он неудачник. Хотя уже были две большие роли в фильмах "Карьера Димы Горина" и "Штрафной удар". Но ему мало было, конечно. Кстати, и это правда, что Юрий Петрович Любимов сжег в своей пепельнице его трудовую книжку, в которой была записана куча взысканий, и завел ему новую.
Ваш отец учился в Школе-студии МХАТ у знаменитого Павла Владимировича Массальского.
Получается, два человека разглядели Высоцкого: великий актер Художественного театра Массальский и великий режиссер Любимов.
Вообще-то первым был режиссер МХАТа Владимир Николаевич Богомолов. Он преподавал в Школе-студии МХАТ, когда я учился, но не у меня, а у Миши Ефремова.
Богомолов и у моего брата Игоря преподавал на курсе. Он поставил замечательный дипломный спектакль по Тургеневу — "Разговор на большой дороге". С Игорем там Сергей Гармаш играл.
По-моему, это лучшая роль Гармаша!.. Так вот, Богомолов, помимо того что был педагогом Школы-студии и режиссером МХАТа, еще и вел в Доме учителя кружок. И однажды сказал моему отцу: иди поступай в театральный. И это абсолютно точно, подтвердить может Алла Покровская (мама Михаила Ефремова. — Прим. ОК!), которая в этом кружке тоже была. Как-то я разговаривал с Виталием Яковлевичем Виленкиным, который преподавал в Школе-студии теорию стиха. Так вот он сказал, что множество даже очень чутких людей долго не воспринимали Высоцкого. Может быть, поэтому его комплексы и возникали. Но он очень быстро развивался, в 1964-м в его жизни возник режиссер "Беларусьфильма" Виктор Туров, который первым начал вставлять в свои картины военные песни отца. Вскоре Станислав Сергеевич Говорухин "пробил" песни Высоцкого в "Вертикали". Отец был тогда как самолет, который разгоняется на полосе, гудит и вот-вот полетит. В этот момент в его жизни и появилась Таганка.
Никита, хочу спросить. Вы как-то поддерживаете отношения с Мариной Влади?
Безусловно, у нас есть общие дела. Но личных отношений нет, их и при жизни отца, честно говоря, не было. Он нас знакомил, но понял, что общаться не очень получается: мы из совершенно разных миров. Но против нее никто меня не настраивал. Потом были известные проблемы в связи с книгой Марины "Прерванный полет" (Влади нелицеприятно отозвалась о матери Никиты. — Прим. ОК!). И все же я дико перепугался, когда в начале декабря прошлого года появилась новость, что она умерла. Мы с Юлей Абдуловой метались, пытались дозвониться до нее. Она в тот момент была не дома, а мобильным телефоном не пользуется. Я отношусь к ней с огромной благодарностью — за то, что она сделала в жизни отца. Она знала, что мы снимаем картину "Высоцкий. Спасибо, что живой", очень резко про нее высказывалась, ей не понравилась тема. Но она с самого начала дала разрешение на использование песен Высоцкого, хотя была вправе и запретить. Так что рядом с отцом был человек очень серьезный, сильный, очень глубокий.
А ваша мама, Людмила Абрамова, об отце всегда уважительно отзывается?
Конечно. Родители вообще нас с Аркадием берегли. Но не притворялись, несмотря на развод, — относились друг к другу уважительно, по-человечески. Мама никогда не говорила о нем: такой-сякой. Были ссоры, возникали трения, но в этом не было какой-то системы. Например, был такой случай: отец позвал нас с братом на спектакль, сам там не играл. Мама сказала: "Я бы тоже сходила". Он: "Давай, я договорюсь". Мама пришла, а пропуска для нее нет. Собралась уходить, но тут Боря Хмельницкий проходил мимо: узнал ее, схватил за руку, провел. Конечно, она тогда вспылила, но это была чисто эмоциональная реакция. Помню, отец пришел на шестнадцатилетие Аркаши, подарил много всего. Родители несколько часов сидели на кухне, был еще Иван Бортник, трепались о театре, литературе, Андрее Сахарове, политике… Нормальные у родителей были отношения, в общем.
Вы помните, как родители расстались?
Это произошло в 1968-м, мне было четыре года. Но это не отец ушел, сказав "Прощайте навсегда!", а мама. Когда поняла, что отец разрывается между семьей и другой любовью. Просто собрала нас с братом, и мы уехали. Многие пытались их опять соединить, отец приезжал, они вели какие-то разговоры. Но мама ушла и больше, пока Высоцкий не умер, не возвращалась в ту квартиру на улице Шверника, где мы родились. Наш дом на Шверника давно снесли. Я очень хотел, чтобы ту часть улицы разрешили переименовать в улицу Высоцкого. Потому что именно здесь он жил, по-моему, с шестьдесят первого по семьдесят шестой, пока не переехал на Грузинку.
А что сейчас в квартире на Малой Грузинской?
Сейчас там ничего нет. Устроить музей или мемориальную квартиру было бы странно — все-таки жилой дом, восьмой этаж. Тем более что после смерти бабушки она просто разваливалась, текли трубы. Я сделал ремонт, а жить там не смог. Пробовал, но меня оттуда что-то словно выпихивает. Не могу объяснить… Это только его квартира. Когда отца не стало, у меня долго было ощущение, что он просто куда-то уехал. И он остается для меня тем, сорокалетним, молодым, энергичным, бодрым…
Читайте полную версию на сайте
Первый вопрос хочу задать не о Высоцком-старшем, а о Высоцком-младшем. Никита, вы периодически снимаетесь в кино, у вас есть хорошие роли, но это такие одиночные выстрелы. Помню, мы первый раз встретились в 1986 году, когда вы учились на курсе Андрея Мягкова в Школе-студии МХАТ и мечтали тогда исключительно об актерской карьере…
Конечно, я долго надеялся, что смогу много играть. Но так уж распорядилась жизнь, что с 1996 года я директор Центра-музея Высоцкого в Москве и занимаюсь всем, что связано с отцовским наследием. Поэтому я выныриваю где-нибудь как актер, а потом снова возвращаюсь в свое директорское кресло. Это не плохо и не хорошо. В кино подобное иногда допускается, а театр, к сожалению, не признает флирта.
Но все же у вас был флирт с разными театрами.
Да, был. А сейчас мой педагог, замечательный режиссер Николай Лаврентьевич Скорик, позвал меня набрать вместе с ним режиссерскую группу в институте культуры. И я очень стараюсь, чтобы меня хватило и на это.
А по чьей инициативе возник Центр Высоцкого?
Инициатива была, что называется, снизу. 25 июля 1980 года, как только отца не стало, люди понесли к Театру на Таганке свои стихи, посвященные Высоцкому, фотографии, записи. Словно хотели закрыть брешь, которая образовалась в душе после его смерти. Всё это оказалось в литературной части театра, поначалу собиралось спонтанно, сумбурно и лишь впоследствии обрело форму. В 1991 году было принято решение о создании музея Высоцкого, а в 1992-м оно оформилось на бумаге.
Никита, сколько лет вам было, когда умер отец?
Шестнадцать, и я оказался совершенно к этому не готов. Ты живешь и в любой момент можешь ему позвонить, прийти в театр, попросить, чтобы привез из-за границы фигурки индейцев, джинсы... Мы с братом Аркашей понимали, что отец знаменит. Когда он звонил: "Сейчас приеду", мы могли цинично пошутить: "Вот сейчас приедет великий человек..." Но по большому счету лишь в день его смерти я по-настоящему осознал, что горе случилось не только у нашей семьи и друзей отца. 28 июля гроб с телом отца привезли в Театр на Таганке очень рано, часов в шесть утра. Я видел, что на улице еще никого нет, только милиционеры в оцеплении. А часов в десять-одиннадцать вышел и ошалел: повсюду море людей, даже на крышах домов. Они не кричали, не скандировали, не дрались, а прощались с Высоцким. И вот выносят гроб, катафалк трогается — внезапно толпа прорывает оцепление и бежит к нему. А я в катафалке не поместился, меня взял в свою машину Иосиф Давыдович Кобзон, и мы ехали чуть позади. Увидев бегущих, я испугался: сейчас будет давка. Но люди подбегали, бросали цветы перед автобусом и отходили, пропуская тех, кто бежал сзади. Это невероятно, будто срежиссировано свыше. И такого никто никогда не снимет в кино. С этого момента у меня в жизни начался какой-то другой отсчет. Перевернулось, поменялось всё… И конечно, будь отец жив, я никогда не пошел бы в актеры.
Почему?!
Даже не могу объяснить. Я ведь с отцом разговаривал на эту тему незадолго до его смерти. Мне еще год оставался до окончания школы. Но он (может, понимал, что уходит) спросил, куда я хочу поступать. Мол, у него есть знакомые, поговорим, сделаем. Я ответил: "Пап, да мне как-то чихать, не знаю, то ли в журналисты, то ли в геологи…" — "Слушай, а актером?" — спросил он. На самом деле я этого очень хотел, но вслух сказал: "Нет, нет!" Он даже как-то вроде рассердился немного: "Почему? Прекрасная профессия!"
Насколько тесным было ваше общение с отцом?
Сейчас это называется, наверное, воскресный папа. Он был, конечно, очень занят, решал море проблем. При этом, как я узнал, отец часто разговаривал о нас со своими друзьями. Маленьких, таскал нас с братом в парк, в цирк, на "Синюю птицу" во МХАТ. Мы тут с Михаилом Ефремовым недавно предавались воспоминаниям: нас познакомили родители как раз на "Синей птице"… Я был мальчиком начитанным, ходил в театры, и не только на Таганку. Но сражен был именно этим театром. И отцом на сцене. Однажды он привел меня на "А зори здесь тихие…" с Виталием Шаповаловым в главной роли. Я просто улетел от этого спектакля! И на концерты отца часто ходил. Не то чтобы меня к нему тянуло, с ним вообще было интересно и хорошо. И мне казалось, что мы с братом тоже ему нужны. В последние месяцы жизни он был в очень тяжелом состоянии. Как-то я пришел к отцу, вижу — ему не до меня. Собрался уходить. А он: нет-нет! Пошел, чай сделал, бутерброды, стал расспрашивать про какую-то мою ерунду… Много лет спустя я развелся с матерью своего старшего сына и с тех пор всё время ощущаю, как хочется что-то сыну дать…
Никита, какой была ваша последняя встреча с Высоцким?
Это случилось буквально за считаные дни до его смерти. Мы остались в Москве, потому что мой старший брат поступал на физтех. Бабушка, мама отца, решила устроить семейный вечер. Мы сидели, пили чай, смотрели телевизор. Там показывали, кажется, в записи начало Олимпийских игр: шли спортсмены, играла бравурная музыка. Отец сидел мрачный, видно было, что ему не до нас. Бабушке захотелось как-то поднять отцу настроение — и она давай пританцовывать под эту музыку. Он аж засветился: "Ой, мамочка!" Ну, так сидели-сидели, потом он неожиданно поднялся и ушел к своему товарищу. У него в квартире после перепланировок был выход из гостиной прямо на лестничную площадку. Уходя, он обернулся и посмотрел на меня, что называется, дольше, чем обычно. Будто прощался...
Интересно, а вы когда-нибудь видели, как Высоцкий сочиняет?
Нет, ни разу. У нас в музее есть рисунок "Володя работает". Отец сидит как школьник, немножко в профиль. Зато я видел, как он работает в студии: на "Мелодии" (фирма звукозаписи. — Прим. ОК!) и дома. У него же была домашняя студия с хорошей аппаратурой, профессиональные музыканты, с которыми он репетировал. Как-то я сидел затаившись и слушал. Он говорит: "Поехали!.." Потом: "Нет, не то, не так". Берет свою гитару — у него была такая цыганская, с двумя грифами. Спустя годы я узнал, что та домашняя рабочая запись сохранилась. И мне ее дали послушать: "Сбивают из досок столы во дворе, пока не накрыли, стучат в домино" — замечательная песня, одна из лучших, называется "О конце войны".
Я, честно говоря, даже не знаю эту песню.
У отца больше четырехсот песен, а расхитованных — "Жираф большой", "Кони привередливые", "Банька" — ну пятьдесят, ну семьдесят. Но есть вещи совершенно невероятные, которые в концерты он не очень брал. Любители Высоцкого, конечно, их знают. Как-то Оксане Акиньшиной дали записать песню "Про белого слона". Только одно ее исполнение и сохранилось. Мало кому известная песня, но не хуже, чем "Жираф". Акиньшина классно спела. Ее скачивали — в Интернете море заходов!
Знаете, Никита, поразительная вещь: едешь в машине ― и вдруг по радио звучит Высоцкий. Что бы он ни пел, ловлю себя на мысли, что никогда на другую волну не переключу. Ты в это пространство попадаешь и растворяешься. Магия невероятная!... Мне повезло. Я однажды видел Высоцкого на сцене в острохарактерной роли Керенского в "Десяти днях, которые потрясли мир". Это было сильное впечатление.Кстати, о театре. Алла Сергеевна Демидова рассказывала мне, что у Высоцкого были сложные отношения с коллегами, что ему завидовали. Она это остро ощущала, потому что тоже была немножко изгоем.
Я думаю, вы, театральный человек, очень хорошо понимаете почему. Ну а как реагировать актеру, играющему одну роль поочередно с Высоцким, когда в программке галочкой отмечается его фамилия — и люди идут в кассу сдавать билеты. Притом что это Таганка, куда и без Высоцкого народ всегда валил. Но многие шли, чтобы увидеть именно его. А историю с "Вишневым садом" вы, Вадим, наверное, знаете. Когда Анатолий Эфрос начал ставить этот спектакль, роль Лопахина репетировал замечательный Виталий Шаповалов. Тут приезжает из Франции Владимир Семёнович, который уверен, что это "его роль". И вот Виталий пришел в мастерские мерить костюм, а он мал. Ему говорят: так это ж не вам, а Высоцкому. А Виталий ничего не знал... Я видел, как отец играл Лопахина, и понимаю Эфроса, который принял такое решение. Кстати, спросите Аллу Демидову — она подтвердит, что Виталий тогда не обиделся. Но когда его решили поставить на эту роль в пару с Высоцким, отказался. Отец, кстати, тоже переживал, когда возникал какой-то негатив. Все считают, что он как в броне, а он был очень ранимый. Тем более когда что-то не ладилось с людьми, с которыми он начинал.
Высоцкий же пришел на Таганку из Пушкинского театра, правильно?
Он пришел почти с улицы, его привел на показ Станислав Любшин. Первым местом работы отца был действительно Пушкинский театр. Его оттуда убирали, выгоняли. Почему — не знаю. Опять же, легенда не легенда, но рассказывают такую историю. Фаина Раневская в Пушкинском театре читает на доске объявлений: "Выговор артисту Высоцкому", "Артиста Высоцкого лишить всего на свете", "За пререкания артисту Высоцкому дать то-то, то-то". Удивляется: "Что же это за чудовище? Кто это?" А отец стоит рядом, говорит: "Это я". Она его с сочувствием обнимает: "Мальчик мой!" Она называла так — "мальчик мой" — только Станиславского, Пушкина и свою любимую собаку. С Высоцким у Раневской сохранились теплые отношения, он навещал ее в больнице. Потом отец пытался некоторое время работать в Театре миниатюр, оттуда его уволили с интересной формулировкой: "За полное отсутствие чувства юмора". У отца была абсолютная нереализованность на сцене. В Пушкинском театре Высоцкий играл Лешего в детском спектакле "Аленький цветочек". Мой товарищ актер Владимир Виноградов говорит, что костюм, в котором отец выходил на сцену, теперь как реликвию передают. А у отца было ощущение, что жизнь уходит, что он неудачник. Хотя уже были две большие роли в фильмах "Карьера Димы Горина" и "Штрафной удар". Но ему мало было, конечно. Кстати, и это правда, что Юрий Петрович Любимов сжег в своей пепельнице его трудовую книжку, в которой была записана куча взысканий, и завел ему новую.
Ваш отец учился в Школе-студии МХАТ у знаменитого Павла Владимировича Массальского.
Получается, два человека разглядели Высоцкого: великий актер Художественного театра Массальский и великий режиссер Любимов.
Вообще-то первым был режиссер МХАТа Владимир Николаевич Богомолов. Он преподавал в Школе-студии МХАТ, когда я учился, но не у меня, а у Миши Ефремова.
Богомолов и у моего брата Игоря преподавал на курсе. Он поставил замечательный дипломный спектакль по Тургеневу — "Разговор на большой дороге". С Игорем там Сергей Гармаш играл.
По-моему, это лучшая роль Гармаша!.. Так вот, Богомолов, помимо того что был педагогом Школы-студии и режиссером МХАТа, еще и вел в Доме учителя кружок. И однажды сказал моему отцу: иди поступай в театральный. И это абсолютно точно, подтвердить может Алла Покровская (мама Михаила Ефремова. — Прим. ОК!), которая в этом кружке тоже была. Как-то я разговаривал с Виталием Яковлевичем Виленкиным, который преподавал в Школе-студии теорию стиха. Так вот он сказал, что множество даже очень чутких людей долго не воспринимали Высоцкого. Может быть, поэтому его комплексы и возникали. Но он очень быстро развивался, в 1964-м в его жизни возник режиссер "Беларусьфильма" Виктор Туров, который первым начал вставлять в свои картины военные песни отца. Вскоре Станислав Сергеевич Говорухин "пробил" песни Высоцкого в "Вертикали". Отец был тогда как самолет, который разгоняется на полосе, гудит и вот-вот полетит. В этот момент в его жизни и появилась Таганка.
Никита, хочу спросить. Вы как-то поддерживаете отношения с Мариной Влади?
Безусловно, у нас есть общие дела. Но личных отношений нет, их и при жизни отца, честно говоря, не было. Он нас знакомил, но понял, что общаться не очень получается: мы из совершенно разных миров. Но против нее никто меня не настраивал. Потом были известные проблемы в связи с книгой Марины "Прерванный полет" (Влади нелицеприятно отозвалась о матери Никиты. — Прим. ОК!). И все же я дико перепугался, когда в начале декабря прошлого года появилась новость, что она умерла. Мы с Юлей Абдуловой метались, пытались дозвониться до нее. Она в тот момент была не дома, а мобильным телефоном не пользуется. Я отношусь к ней с огромной благодарностью — за то, что она сделала в жизни отца. Она знала, что мы снимаем картину "Высоцкий. Спасибо, что живой", очень резко про нее высказывалась, ей не понравилась тема. Но она с самого начала дала разрешение на использование песен Высоцкого, хотя была вправе и запретить. Так что рядом с отцом был человек очень серьезный, сильный, очень глубокий.
А ваша мама, Людмила Абрамова, об отце всегда уважительно отзывается?
Конечно. Родители вообще нас с Аркадием берегли. Но не притворялись, несмотря на развод, — относились друг к другу уважительно, по-человечески. Мама никогда не говорила о нем: такой-сякой. Были ссоры, возникали трения, но в этом не было какой-то системы. Например, был такой случай: отец позвал нас с братом на спектакль, сам там не играл. Мама сказала: "Я бы тоже сходила". Он: "Давай, я договорюсь". Мама пришла, а пропуска для нее нет. Собралась уходить, но тут Боря Хмельницкий проходил мимо: узнал ее, схватил за руку, провел. Конечно, она тогда вспылила, но это была чисто эмоциональная реакция. Помню, отец пришел на шестнадцатилетие Аркаши, подарил много всего. Родители несколько часов сидели на кухне, был еще Иван Бортник, трепались о театре, литературе, Андрее Сахарове, политике… Нормальные у родителей были отношения, в общем.
Вы помните, как родители расстались?
Это произошло в 1968-м, мне было четыре года. Но это не отец ушел, сказав "Прощайте навсегда!", а мама. Когда поняла, что отец разрывается между семьей и другой любовью. Просто собрала нас с братом, и мы уехали. Многие пытались их опять соединить, отец приезжал, они вели какие-то разговоры. Но мама ушла и больше, пока Высоцкий не умер, не возвращалась в ту квартиру на улице Шверника, где мы родились. Наш дом на Шверника давно снесли. Я очень хотел, чтобы ту часть улицы разрешили переименовать в улицу Высоцкого. Потому что именно здесь он жил, по-моему, с шестьдесят первого по семьдесят шестой, пока не переехал на Грузинку.
А что сейчас в квартире на Малой Грузинской?
Сейчас там ничего нет. Устроить музей или мемориальную квартиру было бы странно — все-таки жилой дом, восьмой этаж. Тем более что после смерти бабушки она просто разваливалась, текли трубы. Я сделал ремонт, а жить там не смог. Пробовал, но меня оттуда что-то словно выпихивает. Не могу объяснить… Это только его квартира. Когда отца не стало, у меня долго было ощущение, что он просто куда-то уехал. И он остается для меня тем, сорокалетним, молодым, энергичным, бодрым…