Сокамерник Буданова рассказал “МК”, почему полковник убил Эльзу Кунгаеву

фото: Кирилл Искольдский

Сокамерник Буданова рассказал “Московскому Комсомольцу ”, почему полковник убил Эльзу Кунгаеву.

— Мне необходимо с вами встретиться, — в телефонной трубке раздался мужской голос. — Полковник Буданов был для меня близким человек. И я знаю, почему он убил Кунгаеву.

— Убил и изнасиловал, вы хотели сказать? — поправила я.

— Насилия не было... Впрочем, приезжайте в Ростов, обо всем поговорим...

Мелькнула мысль — очередной знакомый Буданова, который пытается выгородить полковника. Но внутренняя интуиция подсказывала — этот человек может знать действительно много.

В аэропорту Ростова-на-Дону меня встретил приятный мужчина на шикарном “Мерседесе”.

— Меня зовут Олег Марголин, бывший миллионер, бизнесмен, сокамерник Буданова, — представился собеседник. — Я не собираюсь делать никаких выводов, просто хочу рассказать вам историю, которую я не успел донести до детей Дмитрича. А он так просил...

На интервью у нас было отведено три часа. Олег положил перед собой часы и начал:

— 10 июня я потерял настоящего друга, каких встретишь редко...
 

Двенадцать лет назад ростовчанина Олега Марголина судили за мошенничество в особо крупных размерах. Впрочем, в конце 90-х годов чуть ли не каждый второй предприниматель попадал под эту статью. За решеткой оказывались далеко не все.

Дело Олега Марголина поместилось в 39 томах. Судья оглашал приговор три дня. Обвиняемому дали 8 лет. Отсидел бизнесмен 4 года.

Обиды, воспоминания о том времени — все в прошлом. В память Олега надолго врезался лишь один эпизод тюремной жизни — встреча с опальным полковником Юрием Будановым.

— Мое дело было на контроле Генпрокуратуры, — начал беседу Марголин. — В Ростов меня перевели из Бутырской тюрьмы в мае 2000 года. У администрации следственного изолятора сразу возникла дилемма — с кем меня посадить, чтобы обошлось без последствий. “Не знаем, что с тобой делать, — пожимали плечами сотрудники изолятора. — Из Москвы поступило указание — оберегать тебя, не дай бог, что случится. Прямо второй Буданов...”. И тут их будто осенило: “Слушай, зачем мы будем тебе отдельную камеру искать? Пойдешь к Буданову? У него коммерческая хата с привилегиями, даже телевизор есть”. Я махнул рукой: “Ну, раз телевизор есть, тогда сомнений быть не может — с Будановым, так с Будановым”.

— Вы хорошо помните первую встречу с экс-полковником?

— Был поздний вечер, часов 11, когда меня завели в огромную камеру. Помимо Буданова там еще находился молодой десантник — по чеченским делам сидел. Я поздоровался. Вещи кинул в уголок. В центре стоял стол — на тюремном жаргоне его называли “дубок”. Присел на краешек кушетки к столу, ждал, когда сидельцы укажут мне мою койку. “Юноша, а ты что сел за стол? Мы стол не накрывали еще”, — съязвил Буданов. Я усмехнулся: “Негостеприимно как-то встречаете”. Полковник поднялся с кровати: “Я — Буданов! Слышал про такого?”. “Телевизор смотрел, прессу пролистывал”, — не растерялся я. “Так ты из такого места приехал, где телевизоры есть? Здесь ведь только у меня такая роскошь, — хвастанул Дмитрич и протянул руку. — Буданов — убийца, насильник, полковник. Похож?”. — “Время покажет, разберемся...”. В тот день мы проговорили с ним до 4 утра.

 

“Норма полковника — 330 граммов”

 

— Судя по всему, вы сидели в какой-то особенной камере?

— В СИЗО было два корпуса — старый и новый. Наша с Будановым, негласно называемая “коммерческая”, камера находилась в новом корпусе, рядом с больницей и женским отделением. Сидели мы по-барски: еда, выпивка — все было. К нам даже приходили советоваться из администрации СИЗО — просили нашего согласия на подселение нового человека. Так с нами оказался молодой гаишник, который попался на взятке. Буданов тогда поинтересовался у меня: “Ну что, Олег, возьмем на воспитание сынка?”.

— Раз алкоголь был, значит, часто выпивали?

— Первый раз Буданов предложил мне выпить 9 мая. “А есть что?” — удивился я. “Да все есть!” — улыбнулся полковник и что-то шепнул конвоирам. Через несколько минут перед нами стояла бутылка водки. Буданов часто шутил по этому поводу: “У нас с тобой свой офис, вернее, гостиница улучшенного типа с личной охраной. Так что это не мы сидим — это они сидят”, — кивал в сторону работников СИЗО. Хранить алкоголь в камере было запрещено. Поэтому, если нам выдавали бутылку, нужно было прикончить ее за день. У Буданова была строгая доза — 300—330 граммов. Так и говорил: “Мы должны выпить по 300 грамм — не больше. Эта доза меня расслабляет, но я не теряю контроль и полностью адекватен”. Водку мы разливали в кружки. Чокались, поднимали тосты — за железо, за танки. Оставшийся алкоголь — будь то 100 граммов или больше — мы отдавали солдатику, который сидел с нами. Кстати, Буданов рассказывал, что на войне он тоже потреблял не больше 330 граммов. Воевать на трезвую голову в Чечне было невозможно. Правда, замечу, накануне судебных заседаний мы не позволяли себе и грамма — на суд всегда приходили с ясной головой.

— Еду вам тоже доставляли не из общего тюремного “меню”?

— Из тех блюд, которые предлагали в СИЗО, мы брали только хлеб. Продукты, чай, кофе — все у нас было. Дело в том, что питанием в СИЗО занимался прикомандированный сюда Иван Федоров. Тот самый начальник штаба, который тоже проходил по будановскому делу, — ему дали условно, потом амнистировали. Так Федоров почти каждый день ходил на базар, покупал нам продукты. Также ростовские казаки носили Буданову передачки. Наша камера была завалена сумками с огурцами, помидорами, колбасой. Не камера, а продовольственный магазин! Жаль, холодильника не было. Съесть все мы не могли, поэтому оставшиеся продукты раздавали. Молоко уходило беременным женщинам, которые содержались этажом выше. Пакеты сахара отдавали мужикам в соседние камеры. Дежурные сержанты беспрекословно выполняли наши команды. Я когда на суды выезжал и осужденные узнавали, в какой камере я сижу, не скрывали зависть: “Да ты с Будановым? Вот повезло! Там еда есть”.

— Как к полковнику относилась работники СИЗО?

— Сотрудники СИЗО обращались к нему исключительно по имени-отчеству или Дмитрич. Опера, следаки беседовали с ним на “вы”. Сам же Буданов с первого дня обозначил: “Я — человек военный и не собираюсь жить по тюремным законам — администрации подчиняться не намерен”. Он не приветствовал все эти тюремные фишки — “дороги”, записочки, связи. Авторитетов не признавал. Даже вору в законе, который сидел под нами, однажды сказал: “Мне на тебя положить, у меня свои законы”. Расскажу вам такой момент. В тюрьме есть правило — когда осужденного выводят из камеры на допрос — человек должен согнутся в три погибели, руки убрать за спину, назвать полностью свое имя, год рождения и по какой статье осужден. Так вот, Буданов игнорировал эти требования, и тем более никогда не называл себя: “Осужденный Буданов”. А конвоирам заявлял: “Вы что, меня не знаете — газеты почитайте”. Те, в свою очередь, буквально уговаривали его: “Положено, Юрий Дмитриевич, хотя бы руки за спиной держать, а то нам потом достанется от начальства”.

— Администрация закрывала глаза на капризы Буданова?

— У Буданова был один враг — начальник СИЗО. Как-то он заглянул в нашу камеру и обратился к Юрию: “Бывший полковник Буданов!”. Дмитрич не выдержал: “Ах бывший? Я тебе дам — бывший!” — ну и вломил ему по полной программе так, что тот летел по коридору с криками: “Все! Закрыть, заварить эту камеру!”. Какое-то время нас держали на голодном пайке. Потом все нормализовалось. Но Буданов так и не прогнулся.

А какие Дмитрич акции устраивал в тюрьме! Вот только один случай. Из СИЗО людей каждый день возили на суды. Происходило это так: в 6 утра собирали всех в одной душной подвальной камере — в “стакане”. Потом приезжали автозаки — и до 11 часов потихонечку развозили всех. Обратно из суда подсудимые возвращались в 7—8 вечера. Причем никаких сухих пайков не выдавали — хотя поло

жено по закону. Буданов знал об этих беспорядках. И когда к нему перед очередным заседанием обратились журналисты, он выдал им: “Что я вам могу рассказать, если я с утра не ел, не пил, в туалет не ходил! Что вы от меня хотите?”. На следующий день к Буданову прибежали сотрудники администрации СИЗО: “Юрий Дмитриевич, вот вам сухой паечек, буханочка хлеба, чаек”. Он им: “Пока всем, кто на суды выезжает, не раздадите пайки, я тоже ничего не приму”. И что вы думаете — начали всем давать. Со временем, конечно, все опять на тормозах спустили, но при Буданове пайки выдавали регулярно.

“Буданов запрещал убивать мух — от каждого хлопка вздрагивал”

— Олег, вы — военный человек?

— Я по званию капитан. Меня в Ростове до сих пор так называют — Капитан. Отслужил в армии 12 лет. Уволился еще в 1990 году. Так что на момент знакомства с Будановым к армии я не имел никакого отношения. Правда, отец у меня был военный, ветеран подразделения особого риска. Как выяснилось позже, Юрий его хорошо знал.

— Буданов интересовался вашим делом?

— В самом начале знакомства он лишь спросил: “Ты по какой статье проходишь?”. Узнав, что сижу за экономические преступления, облегченно вздохнул: “Ну слава богу”. Но все равно какое-то время вел себя настороженно. Все выпытывал: “Почему тебя именно ко мне перевели?”. Подозревал, что я засланный казачок, которого оперативники засунули к нему в камеру выуживать информацию. Хотя никаких лишних вопросов я ему не задавал. Думал, если Дмитрич захочет — сам расскажет. Но он не скоро затронул тему Кунгаевой.

— Говорят, что Буданов был грубым, резким, несдержанным человеком?

— Мне хватило трех дней, чтобы понять, что из себя представляет Буданов. В тюрьме человек раскрывается как нигде. Люди со стороны могли подумать, что Буданов не просто резкий и грубый, а нервнобольной. Потому как всегда разговаривал на повышенных тонах. Но он — военный, потому привык кричать. С нервами у него и впрямь были нелады, психика была подорвана. Например, когда наш сокамерник, молодой солдатик, начинал бить мух, Буданов вздрагивал: “Я тебе умоляю, не трогай ты этих мух! Не убивай! У меня в голове твои щелчки, как выстрелы, отдаются. Дай отдохнуть от войны хоть здесь”.

— Он рассказывал про войну?

— Много рассказывал про войну, про боевые действия, как его подставляли. Рассказывал, что было какое-то мощное секретное оружие, но без команды сверху его нельзя было использовать. Говорил так: “Мы могли закончить эту войну за четыре месяца — не было бы ни первой, ни второй кампании. Но нам не дали, я вынужден был подчиняться приказам руководства — не влазить, не брать, всех выпустить. Нам приходилось “открывать коридор”, и боевики уходили в горы. Но вот когда у меня в полку случились потери, я плюнул на все приказы и отправился в ту деревню”...

— Вы не спрашивали Буданова, зачем он вообще пошел на вторую войну, если психика была надломлена?

— Я задавал ему вопрос: “Ради чего ты столько сидел в Чечне — много платили?”. Он ответил: “Деньги хорошие платили. Но на вторую войну не хотел ехать. Тем более у меня дочь родилась, все хорошо складывалось. Но от меня это не зависело. Сказали: надо, но не надолго. Я тогда поставил условие: “Сделайте так, чтобы в моем полку не было потерь — я этого не переживу”. Изначально меня даже не воевать посылали, а просто закрывать позиции, никого не пускать. Я думал, все по другому сценарию пройдет”.

— Он переживал, когда его лишили звания?

— Насчет звания сказал так: “Не беда, что звания лишили, время покажет, кто тут полковник, а кто “экс”. Мне обидно, что орден Мужества забрали”.

— Ну а про Кунгаеву он что-то говорил?

— Однажды он мне рассказывал про свою семью — про дочь, сына, супругу. И вдруг не выдержал: “Олег, ну спроси меня про мое дело, неужели тебе неинтересно? Всем интересно, а тебе нет?”. Я прервал беседу: “Не хочу!”. Просто заметил — в тот момент он еще был не готов к откровениям.

— Но пока вы сидели, шел суд над Будановым. Он рассказывал, как проходили заседания?

— После судов он возвращался взвинченный, кричал на эмоциях: “Вот скотина, этот Кунгаев! Устроили спектакль чеченцы. Совсем одурели — сидят в зале и водят пальцем по горлу, глядя в мою сторону”. Срывался на своего адвоката Дулимова: “Что у меня за адвокат такой, мямля!”. Потом, правда, успокаивался: “Да нет, нормальный адвокат, знает, что говорит...”. Когда нам приносили в камеру газеты, он их откладывал в сторону, не читая: “Опять про Буданова пишут”. Переключал телевизор, когда шли сюжеты про него. Я как-то даже поинтересовался: “Ты боишься, что я узнаю, о чем говорили на заседании? Думаешь, отношения к тебе изменится?” — “Да я сам уже могу все рассказать”, — вздыхал Буданов. И вскоре рассказал...

“Я найду твою дочь и убью ее”

— Буданова должны были отправить в Институт Сербского на психиатрическое освидетельствование. Он интересовался у меня, как там себя вести. Я ему объяснял, что это обычная клиника, дебилы есть, но в основном нормальные — те, кто “отрабатывает” диагноз. Но честно его предупредил: “У тебя не получится отработать”. У меня, в свою очередь, уже заканчивался суд. Я ждал приговора. Тогда же отдал Буданову свое одеяло, свитер, футболку. Кстати, потом по телевизору видел, что Дмитрич в моих вещах на заседания приходил. И вот перед отъездом в Сербского он обратился ко мне: “Олег, если со мной что-то случится, на пути по этапу или в колонии, ты найди моих близких. Вдруг получится так, что я больше не увижу их. Где гарантия, что я доеду до зоны? Посмотри, какую шумиху подняли, показательный процесс устроили. Моих сослуживцев предупредили: хотите нормально жить, молчите. Так вот, поезжай к сестре в Харцизск, к родителям не надо — это травма для них. Если тебе не поверят, что ты от Буданова, назови пароль — и моя семья тебя примет. А еще обязательно разыщи моего сына Валерку, он к тому времени уже взрослый будет...” Затем Дмитрич черканул на бумажке адрес в Харцизске и телефон сестры. Записку я спрятал в ладанку, где хранил икону. Тогда я еще не понимал, зачем мне надо искать его близких...

На следующий день он сел передо мной, мы разлили чай. Спиртное не стали просить. И Буданов начал: “Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. Просто хочу рассказать, как все было на самом деле. А ты потом передай эту историю моим детям. Мне важно, чтобы они мне поверили. Пойми, я нормальный человек и всегда отдавал отчет своим действиям. Если бы в тот день я захотел женщину, мог бы найти — не проблема. Но мне это не нужно было. Я хотел вернуться с войны незапятнанным. Для меня все случившееся — шок. Потому что я ее не насиловал...”

Затем Дмитрич выдержал долгую паузу. И продолжил: “В тот день мы выпили. Ты теперь знаешь, сколько махнул я — 330 грамм. Настроение у меня было хреновое — никак не мог отойти от гибели моих ребят. Да еще возник конфликт с начальником разведроты...”

— Буданов имел в виду скандальную историю, когда он со своим замом Федоровым бросили начальника разведроты в яму и избили?

— Буданов объяснял это просто: “На войне кнут и пряник не действовали! Только кнут! Мне приходилось быть жестким, иначе всех моих ребят давно бы перестреляли, как цыплят. Да, я бил своих подчиненных, но многие потом говорили мне спасибо. Первую войну я прошел с минимальными потерями. Вторая — хуже. Но просто так никого пальцем не трогал”... А затем он стал вспоминать события той роковой ночи: “У меня в том селении, где жили Кунгаевы, находились свои осведомители. Семья Кунгаевых давно была в разработке, мы постоянно следили за их домом. Знали, что Кунгаевы хранили у себя оружие — одни люди приносили им несколько ящиков оружия, другие забирали и уносили в горы. Я не раз посылал туда Федорова, других своих ребят, они беседовали с Кунгаевыми: “Не занимайтесь этими делами!”. Лично я неоднократно разговаривал с Эльзой — мы были хорошо знакомы. Эта 18-летняя девушка уже тогда была дерзкая — сказалось ее общение с боевиками. Я приезжал к ней, уговаривал ее: “Эльза, прекращай этим заниматься”. Она молчала, а потом снова шла в горы...” Неожиданно Буданов сорвался с места, достал ксерокопию с фотографией, где была изображена Эльза в обнимку с двумя чеченцами. Рядом — автоматы. Дмитрич показал мне и порвал карточку...

 

 

— Но Буданов заявлял, что Кунгаева не просто хранила оружие, а была снайпершей?

 

— Информаторы сообщили Буданову, что Эльза была снайпершей. Вот что он мне дальше рассказал: “Когда мы нагрянули в их дом, Кунгаевы, словно мыши, разбежались. Отец первым выпрыгнул в окно. Зачем ему было скрываться, если он не виновен? Эльза больше других общалась с боевиками и ничего не боялась — вот и осталась в доме. Я к ней: “Одна за всех пойдешь отвечать?”. Она нагло выпалила: “Я по-русски не понимаю”. Мы повезли ее в часть. Солдаты встретили нас криками: “О, командир снайпершу привез!”. До Буданова доносились слухи, что со снайпершами наши военные расправлялись “без суда и следствия”.

— В части Буданова тоже происходило подобное?

— Дмитрич ничего не говорил про свою часть, просто добавлял: “Это война, там все что угодно могло быть”. Я продолжаю рассказ Буданова: “Кунгаева села за стол. Было очень жарко — я разделся до пояса, снял броню, пистолет выложил на тумбочку. Спрашивал у нее: “То, что ты снайперша, мне известно! Рассказывай, где прячут оружие, кто к тебе приходил”. Она же завела свою пластинку: “Я вас убивала и буду убивать всех подряд”. Я понял, что беседовать с ней бесполезно. Уже махнул рукой, думал передать ее Федорову — пусть он ее допрашивает, потом отвозит в Моздок. Отвернулся. И вдруг слышу, как она бормочет: “Я все знаю за тебя. Знаю, где твоя семья. Найду твою дочь и ее кишки на автомат наматаю”. Я не сразу понял, что она шепчет, думал — послышалось. И в этот момент Кунгаева рванула к пистолету. Я схватил ее за шею: “Что ты сказала?”. И она снова: “Я кишки твоей дочери на автомат намотаю”. У меня сразу фотография ребенка перед глазами — и тут Кунгаева ногами дергает, дочка — Кунгаева... Я даже не понял, как сжал руки и переломал ей хребет. Затем отбросил ее в сторону. Выбежал на улицу и кинул солдатам: “Забирайте снайпершу!”. Ребята переглянулись: “Снайперша?” Я им: “Снайперша, снайперша...” Кунгаева на тот момент еще подавала признаки жизни, дергалась. Солдаты забрали ее. Видимо, потом издевались над ней... Позже, когда производили эксгумацию тела, обнаружили у нее следы от саперной лопатки. Я же даже из дома не вышел...”

— Олег, вы поверили Буданову, что не было изнасилования?

— “Ты веришь мне?” — спросил Буданов. Я ответил: “Даже если ты был не прав, я постараюсь донести до твоего сына, что это была война...” И мы расстались. Мне дали срок и отправили по этапу. Но судьба распорядилась так, что мы встретились еще раз...

“Можно я буду называть тебя — дружище?”

— Я сменил много колоний и везде знали, что я сидел с Будановым. В марте 2002 года меня перевели на очередную зону, где местной администрации дали указание выяснить, о чем мы общались с полковником на протяжении полугода. Меня поместили в отдельный изолятор — где я только ночевал. Днем же меня раздевали по пояс и выставляли на мороз. Потом начали избивать, угрожать, что засунут в “петушатник”, если я не расскажу, о чем говорил Дмитрич. Через несколько дней со мной беседовал сам начальник колонии. Разговора не получилось — и вскоре от меня отстали.

— Когда вы последний раз виделись с Будановым?

— Мой срок подходил к концу, когда я снова оказался в ростовской тюрьме, в транзитной камере. Я знал, что там еще сидел Буданов. Обратился к разносчикам еды: “Передай Буданову привет от Капитана!”. Проходит день — ни ответа ни привета. Я снова к дежурному: “Передал?”. Тот замялся: “Я ему хотел сказать, но он никого не слушает”. — “Да ты ему просто крикни: “Капитан здесь!”. На следующий день Юру привели ко мне. Он зашел в камеру, мы обнялись. “Сколько ты здесь будешь?” — спросил Дмитрич. “Не больше месяца”. — “Тогда пойдем ко мне прямо сейчас. Дадим 500 рублей за перевод...”. Его сопровождающий был в шоке: “Юрий Дмитриевич, не получится. Ты сейчас находишься под таким прессом. Поступила команда из Москвы — посадить вас отдельно, чтобы вы ни с кем не общались. Лучше мы вас будем сюда приводить”. Нас отвели в какой-то отстойник, где мы провели часа 4. Тогда Дмитрич спросил: “Ты помнишь наш разговор? Ничего не забыл?” Я его успокоил: “Ничего не забыл, а медальончик с адресом твоей сестры — в камере хранения”. Я предложил ему мои данные записать, он махнул рукой: “Дорогой ты мой человек, я твой телефон даже записывать не стану, по-любому тебя найду. У меня в Ростове знакомые авторитеты есть, связей хватает. Ты же Капитан? Найдемся”. Но телефон свой я все-таки продиктовал — номер легкий был, и Буданов его запомнил.

— О чем вы еще разговаривали?

— Я инструктировал Дмитрича, как вести себя на зоне. Советовал ему не лежать на нарах, не смотреть телевизор, а найти работу. Предложил устроиться в спортзал. Кстати, так он и поступил, когда его отправили в колонию Ульяновской области. Мечтали мы с ним, чем займемся на свободе. “Вот освобожусь я, что делать будем, Капитан? — рассуждал Буданов. — Я же могу только командовать и воевать. Научишь меня бизнесу? На жизнь-то нам хватит?”. — “На жизнь нам, Дмитрич, всегда хватит”, — обнадеживал я. Мы еще раз обнялись, и он сказал: “Не забудь передать детям мою историю. Как я тебе сказал, так оно и было. Не верь никому!”. Я пообещал выполнить его просьбу.

— Когда вы освободились?

— 5 сентября 2003 года. Думал попасть на последнее судебное заседание Буданова, хотел поддержать его на суде. Не успел. Его уже отправили по этапу. Меня же после освобождения вызвали в прокуратуру, предупредили, чтобы я заканчивал заниматься бизнесом и уезжал из города. В Ростове меня ничего не держало — пока я сидел, не стало моих родителей, денег у меня не было, квартиры забрали. И я уехал в Смоленск. Непростые были времена. Вернулся в Ростов только в 2009 году. И вскоре освободился Буданов.

— Вы пытались его разыскать?

— Когда Дмитрича освободили, я решил год его не беспокоить. Думал, пусть человек устроится, наладит быт. А если я понадоблюсь — он меня найдет. Через 8 месяцев по телевизору показали фильм про него. Ну, думаю, все нормально у Буданова — и принялся его искать. Обращался в различные инстанции в Москве — мне сказали, что связаться с ним пока тяжело: он находится под прикрытием. Целый год я занимался его поисками. А он параллельно искал меня. К тому времени в моей прежней квартире жили другие люди, от которых я совершенно случайно узнал, что мне много раз звонил “какой-то Дмитрич”. Контактов своих он не оставил, просил мой телефон. Это был начало 2011 года. 1 июня я нашел телефон его адвоката Дулимова. И вот-вот мне уже должны были передать телефон Буданова. Я ждал. Отправился в командировку на пару дней, где и узнал о его гибели.

— Ваша версия — почему его убили?

— Дмитрич мне всегда говорил: “Мне на воле житья не дадут. Чехи заказывать меня не станут. Это будут совсем другие люди. Я ведь много чего знаю, что происходило на той войне. Но особо прятаться не собираюсь”. Кого он имел в виду тогда, я не знаю.

— Вы ездили на похороны Буданова?

— На похороны я не успел. Приезжал после 9 дней. Сначала отправился в тот двор, где в него стреляли. Посидел там часик на лавочке, положил цветы. Потом поехал на кладбище. Дмитрич ведь за те полгода, что мы провели за решеткой, стал мне больше чем другом. И мне он как-то признался: “У меня много хороших приятелей, знакомых, настоящих друзей — мало. Можно я тебя буду называть — дружище?”.

Опрос на ИА "Амител":

 

Для Вас полковник Буданов - это
впервые слышу эту фамилию, ничего не могу сказать 113 чел.
несчастный человек, жертва обстоятельств 358 чел.
герой, настоящий русский офицер 684 чел.
преступник 82 чел.
сумасшедший, психологически нездоровый человек 27 чел.
другое 31 чел.
затрудняюсь дать оценку 119 чел.
Всего проголосовало: 1414 чел.

 

Читайте полную версию на сайте