Эмиграция как национальная идея
Я, кажется, нашел национальную идею. Она заложена в анекдоте про собрание колхозников, которое решает, что делать с неожиданно полученной прибылью. Предложений масса, но все ждут слова авторитета, деда Михалыча. Дед долго молчит и, наконец, изрекает: Фанэру купить
- Как фанеру, зачем фанеру?
- Купить фанэру, построить ероплан и улететь из этого колхоза к такой-то матери.
Эмиграция бывает разная: для кого-то внутренняя – в разговоры о Хайдеггере в котельных и дворницких в блаженные семидесятые, для кого-то духовная – Беловодье для староверов или ашрам для кришнаитов, а для кого-то жидкая: самая популярная форма русской эмиграции – это водка, нирвана отечественного розлива, легкая дорога в небытие.
Но настоящая эмиграция это, конечно, отъезд, отрыв от корней, пересечение священной границы державы. Эмигрант в России всегда был больше, чем эмигрант: эмиграция – это экзистенциальный выбор, бесповоротное решение, гражданский и политический акт. Веками выехать из России было невозможно вообще, по определению. Люди могли попасть за границу, лишь рискуя жизнью. Немецкий путешественник Шлезингер писал в конце 16 века, "Если бы ныне в России нашелся кто-то, имеющий охоту посетить чужие страны, то ему бы этого не позволили, а, пожалуй, еще бы пригрозили кнутом. Есть даже примеры, что получили кнута и были сосланы в Сибирь те люди, которые настаивали на выезде и не хотели отказаться от своего намерения". Были конечно, беглецы - князь Курбский, первопечатник Федоров. А когда при Годунове впервые были отправлены во Францию и Англию на учебу 18 человек, то ни один из них не вернулся.
Позже выезд за границу был возможен только по монаршему дозволению. Как там, у псевдо-Хармса, когда Пушкин у царя просился за границу? "Не пущу. Вот вернется Тютчев, вернется Гоголь, тогда поедешь". К 19 веку массово уезжали только инородцы и иноверцы: поляки, башкиры, кавказские мусульмане, старообрядцы – для "коренного" русского эмиграция по-прежнему приравнивалась к преступлению. За эти века и сформировалось наше напряженно-параноидальное отношение к эмиграции не как к утилитарному, а как к тяжелому моральному выбору и в конечном счете к предательству: "родину не выбирают".
Но вот грянул 20 век, и все поменялось. Эмиграция сделалась русской профессией. В мире появился новый культурный типаж, Русский Эмигрант, и встал в один ряд с Британским Полковником, Французским Бонвиваном, Американским Коммивояжером и Немецким Солдафоном. К образу парижского таксиста из столбовых дворян добавились тоскующий русский писатель ("Ностальгия" Тарковского) и советский еврей-программист (тоже, впрочем "русский" в глазах иностранцев). Словно в отместку за невыездные века российской истории, эмиграция стала одной из основных тем в разговорах и размышлениях образованного сословия – даже для тех, кто никуда не собирался и не имел никаких альтернативных исторических родин. Тема эмиграции стала одной из форм национального самоопределения: как у других стран собственная идентичность осознается через оппозицию "мы" и они", так в России она выявляется через "ехать" или "не ехать" - русский вариант гамлетовской дилеммы.
Эмиграция решает вопрос об идентичности раз и навсегда. Уехав, русский человек удивительно быстро мимикрирует под новое окружение; мы чемпионы мира по утрате идентичности за рубежом. Это эмигранты первой волны хранили портреты царя, семейные реликвии, классический язык и мечту о России. С каждой новой волной размывание русской культуры за рубежом шло все стремительнее – где русские кварталы на манер китайских (не считать же таковым совково-местечковый Брайтон-Бич), где русские праздники на манер Дня Св. Патрика, где русские рестораны на манер пиццерий? Где, наконец, сети взаимопомощи, которые существуют практически у всех диаспор, кроме нашей? В эмиграции с русских быстро слетает вся общинность и соборность, зато вылезают не менее русские свойства, такие как разобщенность и зависть. Интересно, что и связь с родиной быстро слабеет: русские почти не шлют денег домой, подобно грузинам или молдаванам, и нас нет института щедрого "американского дядюшки", как у поляков или сицилийцев. "Русский мир" - это официозный фантом, пропагандистский симулякр власти и церкви, со съездами в Кремле под благовест колоколов.
В девяностые глагол "ехать" превратился в паническое "валить". Уехали все, кто хотел. В начале нулевых некоторые из них, подобно автору этих строк, вернулись, привлеченные новыми возможностями, динамикой, шансом на самореализацию. Но сегодня маятник снова резко качнулся в сторону отъезда. Причем если в девяностые отъезд часто был паническим бегством людей из разных социальных слоев – ехали на любую работу за любые деньги, от сбора клубники в Испании до преподавания русского в Бразилии – то сегодня эмиграция превращается в продуманное стратегическое действие. Едут люди состоявшиеся, люди с целями и средствами, едет тот самый инновационный, модернизационный и креативный класс, которого тщетно взыскуют наши власти и который не удержать никакими Стрелками и Сколково. Нынешняя эмиграция из России становится пугающе качественной. В моем окружении уезжают лучшие студенты и выпускники (те, что послабее, идут на теплые места в Газпром и госструктуры), друзья-бизнесмены отправляют детей в школы в Англии и Швейцарии и сами понемногу выводят бизнес в том же направлении. Как выразился Тиньков в своем блоге, "бизнес сидит на чемоданах" . Пока я пишу эти строки, на сайте Финам FM идет опрос на тему "хотели бы вы уехать из России". Более 60% говорят, что уже эмигрировали или уедут при первой возможности, еще 12% отправили бы туда детей, и только 24% считают, что "здесь мой дом". Эмиграция овладевает умами и снова становится национальной идеей. Это диагноз сегодняшней России и приговор нынешней власти.
Впрочем, власть сама у нас эмигрантская. Причем это не бывшие эмигранты, вроде балтийских президентов Вайры Вике-Фрейберги, Тоомаса Ильвеса или Валдаса Адамкуса, вернувшихся с Запада на историческую родину. Наши правители – это будущие эмигранты на манер Лужкова, люди с мироощущением временщиков, для которых Россия – зона свободной охоты, пространство для извлечения ренты. Все, что нужно сказать про нашу элиту, гениально сформулировал Збигнев Бжезинский: "Если пятьсот миллиардов долларов российской элиты хранится в американских банках, то вы определитесь, чья это элита, наша или ваша". И в этом смысле не так далеки от истины оказались наши патриоты с их гневным филиппиками по поводу "вашингтонского обкома": какая разница, вашингтонский обком или цюрихский минфин, главное, что деньги, дома, дети и само будущее элиты экстерриториальны и не связаны с Россией.
Получается замкнутый круг. Наверху воруют, чтобы уехать. Средний класс уезжает, чтобы не участвовать и не видеть этого воровства – в последнее время люди все чаще мотивируют отъезд моральной деградацией общества и стыдом за свою страну. Но если уедут все, то, по старому еврейскому анекдоту, "кто же останется в лавке"?
Очень не хочется отвечать горькой розановской цитатой из "Апокалипсиса нашего времени" - "остался подлый народ". Потому что идея о "подлом народе" - сугубо эмигрантская, проекция сознания русского образованного класса, который вот уже 300 лет воюет на два фронта – либо с государством, либо с собственным народом, а чаще с ними обоими. И эмиграция – это признание собственного поражения в этой неравной борьбе. Я пока сдаваться не готов. Лавку закрывать еще рано.
Читать полностью: https://finam.fm/post/141/