Героиня рассказа Аркадия Первенцева "Девушка с Тамани" не дожила до 64-ой годовщины Победы
В 2009 году, за 3 дня до Дня Победы, в Новокузнецке в возрасте 85-ти лет, скончалась героиня рассказа Аркадия Первенцева "Девушка с Тамани" Любовь Королевская.
Долгое время она жила в Алтайском крае, а пять лет назад перебралась к дочери в Кемеровскую область.
Похороны Любови Королевской прошли накануне.
Ее отпевали на втором этаже Спасо-Преображенского собора. По церковным канонам, это особая честь. Отдать последние почести собрались немногочисленные родственники. "Ушел великий человек, испивший полную чашу горя и лишений. Ушла великая женщина. Для меня отныне праздник Дня Победы будет днем скорби по ней", - отметил отец Валерий.
Предлагаем читателям ИА "Амител" ознакомиться с рассказом Аркадия Первенцева. Он был написан в 1943 году.
А. Первенцев. Девушка с Тамани (рассказ)
ЕЕ РАНЫ
Голубой мир и ясные приазовские зори! К ним пришла Любаша потому, что жи
Бубны ударили над обрывом, три дня и три ночи звенели каблуками казаки, на легких линейках привозили анапский виноград – шашлу, светлое, но хмельное вино. А на четвертый день рано поутру проверил Баклан весла, стукнув ими о землю, взвалил на плечи сети и по тропинке спустился к баркасу. Лебедка махнула на обрыве рукавом, ушла по хозяйству. Зазимовал тут Баклан…
Жили они у того места, где когда-то, проездом в Геленджик, останавливался Михаил Юрьевич Лермонтов…
Холодной весной принесла Лебедка Любашу. Снова пили и гуляли над таманскими кручами казаки-рыбаки. А как только немного расцвела земля и белым кружевом выткало черешню, Лебедка привязала к ветке люльку на четырех бечевках из манильского волокна и запела песню, глядя туда, где в сияньи солнца уходил серый парус Баклана…
…Высокая, с карими глазами и длинными ресницами.
Волосы, как говорится, вороньего крыла; носит она их как кубанскую шапку, а поверх этой шапки форменный темносиний берет морячки. Имя ее Люба, или Любаша, как привыкли называть ее моряки-черноморцы.
Ей девятнадцать сейчас, когда увидел я ее между олеандрами и кипарисами и
- Так борзые прижимают уши, когда летят на волка, - сказала Любаша, не поворачивая головы, - а за ними ты на золотом коне, и все степь и степь, и только далеко-далеко камыши и лиманы…
Она тряхнула своими кудрями – кубанской шапкой и засмеялась. На верхней губе пушок и мелкими слезинками – пот. Ей было жарко.
- Разденьтесь, искупайтесь.
- Нет…
Отмечена она была впервые германским минометным огнем при отходе сейнера, набитого раненными, которых вывозила она с того берега Азовского моря. Тогда шло сражение за сердце Донбасса- город Сталино. “Ранение верхней трети плеча, верхней левой конечности, осколочное, слепое, с расщеплением кости. И ранение лица, тоже осколочное”.
Она вышла из госпиталя, но рука не сгибалась вполне. Чуть выше локтя – коричневая разрубина, и выше еще – татуированные осколочные знаки вокруг пробоин. Второе ранение – касательное, пулевое в голову. На затылке прядка седых волос, которые почти незаметны. Заставило это ранение отрезать черную косу, ее любил перекатывать в пальцах Валька, о нем придется рассказать попозже. Тогда же, под Шапсугской станицей пуля зацепила колено, подрасщепила чашечку, а осколком снаряда был пробит мускул.
Третье – контузия общая. Не могла ни говорить, ни двигаться, - прощалась с белым светом. Ничего не слышала, не помнила и не могла даже плакать. В разведке нарвалась на минное поле, когда высадили ее с десантом у Южной Озерейки, чуть подальше северных склонов горы Колдун.
Начинала войну Любаша, когда не было ей еще и семнадцати, а подошла к девятнадцати годам с такими почетными отметинами. Говорит обо всем этом Любаша чистым и нежным голосом, короткая усмешка пробегает в уголках ее губ, а иногда бросит озорной взгляд и засмеется.
Тогда сияет все ее лицо, трепещут ресницы, а мальчишки, слушающие ее, затаив дыхание, тоже хохочут, размахивая соломенными шляпами…
О ДЕТСТВЕ И ВАЛЕНТИНЕ
В седьмом классе, перед войной когда разбитая черепица на крыше считалась происшествием в станице, Любаша приглянулась Валентину. Этот крепкий, плечистый паренек со светлыми вихрами и моряцкой походкой понравился Любаше. Он был на три класса ее старше.
Валентин был типичным приморским казачьим сыном, лихим и на воле, и на суше, грубоватым на людях, но ласковым и застенчивым наедине. Рыбачья и степная жизнь свила его мускулы, закалила душу. Это с ним Любаша мчалась по бурьянам за волками, носилась на велосипеде в перегонку, выезжала в воскресные дни на Курчанский лиман. Какая это была чистая и простодушная любовь к Вальке, чудному парню, который был близок ей по духу, по рождению, понятен по возрасту.
Встречи у них последнее время проходили у черешни, у той самой, где когда-то висела ее детская люлька. Черешня постарела, кора растрескалась, ветви пошершавили и потемнели, но милая все же бала эта черешня…
У Валентина была в руках гитара, и первая песнь запала в сердце ее. Она попрежнему обращалась к Пушкину, читала под песню ветра Лермонтова, но что может сравнится с песней, пропетой любимым. Она пронесла песню Валентина по всей войне, по всем своим страданиям и горю.
Мне хочется привести песню в таком виде, в каком я услыхал потом ее от Любаши, на берегу моря, под недалекий гром штурма укреплений германцев на нашей Кубани.
Вот песня:
И вечер погас, и лучи догорали
За дальней угрюмой тайгой.
О чем-то печально дубы прошептали,
И шепчется ветер с травой.
Как скучно, как грустно,
Как манит к покою,
Пора нам расстаться, прощай!
Прощай! Навсегда расстаемся с тобою,
Меня не ищи, не встречай.
Я знаю, запросит душа твоя ласки,
Но поздно, меня не вернешь.
И прошлого счастья волшебные сказки
Напрасно в себе позовешь.
И вторая:
Гитара-друг, чего звенишь несмело,
Ведь еще рано плакать надо мной…
Вторую песню Валентин напевал вдовеем с Петькой Балабаном, приезжавшим к нему из Ростова. Петька Балабан, закадычный друг Валентина, находился в плену цыганских романсов и гитарных стонов. Хороший был парень Петька Балабан, и украдкой он присматривался к Любаше, но для нее Валька был все… Петька Балабан уплыл в Ростов на пароходе, а потом…
Пришла война. Золотые лучи прокалили кусты бешенюки над обрывом, за мутной волной угадывались Бердянск, Мариуполь, Таганрог. Год был памятным всем – одна тысяча девятьсот сорок первый.
Валька пришел с гитарой подмышкой, Любаша, опустив глаза, повязала на гриф, там, где твердое сплетение струн, ленту свою, выкрутив ее из косы. Черная коса упала на плечи, и последний раз побежали кудри ее в валюшкиных трепетных пальцах. Потом они крепко поцеловались над кручей, у черешни.
На пристани кричали сторожевые корабли, они после будут прозваны “морскими орлами”, а тогда они должны были сопроваждать тех, кто приходил во флот с первых дней большой и тяжелой войны.
Валетин уходил на пополнение матросов “Червонной Украины”.
- Ухожу на “Червонку”, - сказал Валюшка гордо.
Корабль иногда пересекал далекий горизонт, там, где азовские воды достигали глубоких пучин Черноморья. Любаша видела серую тень стального корабля, ажурные мачты и на реях – махальных, похожих издали на орлов в момент приземления. – “Червонка” прошла – обычно говорили в Тамани. Теперь на нее позвали Валентина.
Сторожевики шли по морю, узкие и быстрые, “Николай Островский” увозил новых матросов в Севастополь. Сторожевики охраняли “Николая Островского”, комфортабельный теплоход курортных рейсов, который сразу стал транспортом. В море рыскали уже подводные лодки врага.
Феодосия проплыла справа. Гора Митридата осталась позади, а Тамань уже давно утонула в море. Валька присел на баке, положив под себя кепку. Вокруг него собрались ребята. Они были на переломе своей судьбы, своей жизни. Их сердца просили песни. Валька сидел на кепке потому,
Гитара-друг, чего звенишь несмело,
Ведь еще рано плакать надо мной…
Вальку слушали, и когда он окончил, то сказал:
- Петька Балабан выучил. Его песня!..
УШЛА ЛЮБАША НА ВОЙНУ
- Уйду на войну – сказала Любаша родителям.
Баклан сидел на лавке, опустив с колен большие могучие кисти рук. Лебедка стояла рядом и перебирала пальцами рушник. Потом Баклан поднял глаза и тихо выдавил:
- Молода…
- Нет!
Баклан провел по дочке новым взглядом, точно рассматривал он ее впервые. Стояла перед ним высокая и стройная красавица – дивчина.
- Чи ты ли это, Любашка? – старый рыбак озарился каким-то внутренним светом и радостью: проглядел… проглядел… не заметил… - Ну как, Лебедка?
- Зовут ее в Краснодар, в техникум медицинский. Пусть туда едет…
- Как, Любаша?
- Поеду в Краснодар…
В Красно
Любаша воевала невдалеке от своих “границ”. Она стала медицинской сестрой. Сейнер под диким обстрелом уходил в море, подплывал к северным азовским берегам. Горела Украина, оттуда перевозили раненных на Кубань. Любаша искала своего Вальку везде, где возможно. На суше уже появились моряки, и каждая черная ленточка притягивала ее, но Вальки не было. Пролилась ее первая кровь, и пришли в голову думы. Враги пришли и топтали те земли, к которым она привыкла, они жгли соломенные крыши рыбаков Приазовья, они убивали их. Врагов нужно было скорее прогнать, они топчут не только землю, но и ее мечты…
Любаша быстро поправилась и ушла из госпиталя…
- Я хочу на передовую, в разведку, - сказала Любаша.
Она ушла в разве
В следующую ночь моряк умирал на ее руках.
Он повторял только два слова: “Гады немцы”. Он точно раздавливал эти слова зубами и поминутно выплевывал разжеванную густую пену крови. Потом он закусил бескозырку, свел челюсти от страшной боли и умер.
- Краматорский я, - сказал моряк, друг погибшего, и … заплакал, как ребенок. Он шел, шатаясь и ломая кусты, сдирая кожу ветвями. Его еле успокоили. “Ванька… тоже наш … краматорский”, - долго повторял он.
И в ту ночь матросы уползали за “языками”. Прихватили двух живых и целых совершенно, а третьего, раненного в спину, подчиняясь приказу, волокла Любаша. Ребятам нужно было прикрывать отход. Любаша ползла со своей ношей, и Ванька из Краматорской все время стоял перед ней. Она помнила его два слова, они звучали, как заклинание, как проклятие. Они получили новый смысл. Немец, которого она волокла на спине, принялся ее душить на ходу. Любаша также на ходу всадила ему в бок кинжал по самую рукоятку. Пронесла его еще несколько шагов и сбросила в пропасть. Это бы первый убитый ею немец.
Но она помнила Ваньку из Краматорки и могучую скорбь его друга. Ее не мучали кошмары. Ванька из Краматорки одновременно был ее Валькой с Тамани и еще кое-кем… У нее значительно расширилась любовь к своим людям, окончательно созрела ненависть к врагам…
ВОЙНА ПОДОШЛА К ТАМАНИ
Любаша сражалась в Крыму и вместе со своей частью отходила в Керчь к Тамани. На
Морская пехота потащи
… Теперь Любаша выводила в сторону Керчи разведотряды. Снег и резкий ветер. Свинцовые волны бились о берег. Баркасы падали в волну и выпрыгивали на гребень, наполовину залитые водой. Баклан и его дочка Любаша! Кто не знал этих двух людей на Тамани?
Когда Сипрягин и его боевые друзья атаковали керченские берега, впереди, перейдя пролив, на рыбачих баркасах работал разведотряд авангарда десантной группы и среди них опытный повадырь и знаток берегов Любаша Баклан.
Морская пехота врезалась в Керчь. По тросам еще скользили стрелки наземных батальонов, а моряки,
- Полундра!
На слободке Любаша и ее друзья-моряки вломились в запертый дом, обложенный соломой, которую немцы не успели запалить. На полу лежали девушки: изрезанные груди, руки, приколатые штыками, рубашки в крови.
- Натка! – за
Он упал, гремя оружием, на пол, обнял мертвую дивчину, с которой думал найти в жизни свое счастье. Это дало им лишние силы выбить немцев отсюда, и вот … Любаша, прислонившись к стене, видела, как рыдали матросы, парни двадцати четырех – двадцати пяти лет.
А потом они молча пошли в атаку. Они бросались на немцев тихо, с перекошенными лицами и коротким дыханием. Они резали и кололи немцев. Немцы бежали от их страшных, мертвенных лиц. Любаша выносила раненных.
А в мае сорок второго снарядом тяжелого орудия с того берега расщепило черешню. Любаша приплыла из Керчи вместе со своими друзьями. Там были снова немцы. Следом за дочкой к берегу пристал баркас Баклана. По тропинке поднялся отец. У него оторвало шальным осколком два пальца.
Любаша перевязала эту пустяковую рану. Мать подняла куски расщепленной черешни, порезала их ножевкой-пилой, испекла пироги. Любаша съела пирог, еще кусок завернула и засунула за фланельку и ушла. По пути – черешня. Она обняла ее косые обломки и заплакала. Она вспомнила Вальку.
Гремели орудия. Трассы снарядов ложились над замлей, невдалеке от пристани горело. Под ногами скрипела черепица. Разбитая черепица уже не была происшествием здесь. Сюда снова приблизились немцы, они были совсем рядом. На том месте, где останавливался Лермонтов, рыли яму, устанавливали пушку с длинным стволом…
ПЕТЬКА БАЛАБАН
На берег сходили моряки. С кораблей присылали лучших. Морская пехота – слава родины. Ребят переодевали в сухопутную форму, чтобы лучше было воевать на земле. Свою морскую форму моряки закапывали, но с тельняшкой и бескозыркой не расставались. “Ноги в пехоте, голова во флоте”.
На берег эсминца “Сообразительный” сошел Петька Балабан со своей гитарой. Петька Балабан встретил Любашу у высотки 530,7. Они встретились, как родные, и крепко жали руки друг другу.
- Вальку? .. – спросила Любаша.
- Не встречал, - Балабан качнул отрицательно головой.
Балабан сразу пришелся по вкусу всем. Он ловко пел и свистел. Все заслушались его, лежа у высотки 530,7. Немцы стреляли. Мина разорвалась прямо в ногах Балабана.
- Пятку жжет, - сказал он, откидываясь на траву.
Мина оторвала ему ноги у колен. Любаша перевязала его. Петька хрипел. Осколок пробил также живот.
- Пятки жжет, - хрипел Балабан, - пятки жжет, Любаша…
- Ничего, пройдет, - повторяла Любаша.
- Знаю, что пройдет, - сказал Балабан. Но вскоре сообразил все. Понял, что умирает, но не догадывался о Петере ног.
- Дай я тебя поцелую, Любаша, - попросил Балабан.
Любаша промолчала.
- Я для тебя … пел песни и… свистел…
Он умер, так и не узнав, что у него немцы оторвали ноги.
Бой разгорался. Любашу вызвали на командный пункт. Там свистело и визжало. Германцы обнаружили компункт и засыпали его минами и нарядами. И здесь, в грохоте и пламени, она увидела Валентина. Он сидел у телефона, кричал что-то в трубку. Закопченная пилотка чудом держалась на его русых кудрях. На его плечах были погоны лейтенанта, на гимнастерке орден. Ему было очень некогда, также, как и ей.
- Валька! – закричала она.
- Подожди, Любаша! – он снова кричал в трубку, жилы бились не его лбу, на лопатках проступали два мокрых пятна, и, казалось, ремни снаряжения вклинились в спину.
- Подожди!...
Но ее позвали. Кому-то оторвало руку, и в блиндаж, как бешеный, ворвался матрос – приятель раненного.
- Сестру!
Любаша выскочила. Вой, грохот, дым. Она потеряла своего Валентина.
Пуля расщепила колено, - вторая касательно просекла затылок. Семьдесят хлопцев-моряков и Любаша лежали в одной па лате, в школе, в станице Ново-Покровской. Ее не отпустили от себя моряки. “Любаша воевали с нами, она с нами должна и выздороветь”. И здесь она услышала песню. Ее пел только что доставленный матрос:
И вечер погас, и лучи догорали
За дальней угрюмой тайгой.
О чем-то печально дубы прошептали…
- Кто научил тебя этой песне? – спросил а Люба, приподнимаясь на локте. - Валька?
- Валька, - ответил моряк, и тоже приподнялся.
Он играл лежа, держа гитару на животе. – Откуда знаешь Вальку?
- С Тамани он.
- Верно, с Тамани. Он обучил меня этой песне.
- А где он?
Матрос вздохнул и махнул рукой с большим сожалением и грустью.
- Застрелился, на передовом, перевязочном. Три дня мучился и только эту песню пел, а потом застрелился … трофейным пистолетом. Не успели отобрать. Да что с тобой, деваха? Хлопцы, что с девахой?
- Дурья голова, изю
Письмо Валенти ну было не отправлено. Вот оно …
“Здравст вуй, В аля!
Я пока нахожусь е ще в г оспитале. Здоровье мое ничего, раны не беспокоят. Дорогой Валя, скучно до смерти, что не могла тогда с тобой поговорить. Я все такая же любящая и нежная, только ранена. Боялась, потеряю ногу, и тогда решила не встречаться с тобой и одна скоротать жизнь. Но теперь нога в порядке, разгинаю ее и двигаю, наступаю на пятку и пробовала даже ходить от кровати к кровати. Не стыдно мне, я еще не калека. Я твердо исполняю данное тебе слово. И когда умирал даже твой друг Петька Балаюан, я не посмела по целовать его, помня о тебе.
И вот тот бой. Я увидела, наконец, тебя, лейтенентом, с … орденом. Как я искала тебя, Валька, как засматривалась на каждую ленточку, чтобы повернулся, и я увидела лицо. И вот нашла, и нечего было сказать тебе, да и что услышал бы ты в том шуме …
Сегодня утром просыпаюсь, и ты передо мной, такой веселый, в том же костюме. Ты смотришь на меня, ласковый, нежный. Но то только лишь мечта. Тебя не было, но я тебя видела, как живого …”.
- Давайте с нами Любашу, - попросили моряки-разведчики, - когда она с нами, - везет.
Любаша ушла с ними на станицы Крымскую, где были немцы. Шли с Любашей восемь человек. На окраине станицы главстаршина сказал Любаше, одетой в гражданскую форму.
- У нас свое дело. А ты … неприметная, дойди до штаба, захвати документы, какие найдешь. А вот возьми лимонку на всякий собачий случай, для себя или, может, придется отчалить каких-нибудь фрицуганов. Сбор вот подальше отсюда, за той вербой, считай югом по звездочке, у камышей. Камыши перехватим по верху шатром, там будем собираться, иди …
Сказал все старшой, слово его было для нее законом. Пошла Любаша от них своей девичьей походкой, с лимонкой, приспособленной подмышкой, за тесемку лифчика.
- Было страшно? – после спросили ее.
- Нет.
Неизвестная станиц
Повел ее за собой. Указала она на первую сдохшую лошадь у первой криницы. Румын покачался на ногах, обутых в гетры, поверил, взял ее за руку и повел за собой. В штабе играли в карты, пили анапское вино и краснодарскую водку.
- Рус, Баба! – представил румын.
Один из немецких офицеров налил ей водки, - Любаша ловко вылила ее в сторону. Налил еще, она вылила, и неловко облила платье. Он схватил ее за голову и насильно влил в рот ей стакан водки.
Она впервые выпила водки, но не захмелела.
Офицеры веселились, потом подрались. Румыны и немцы всегда дрались в станице Крымской. Помощник главного увел Любашу в свою комнату, через сени. Там дал ей шоколад, поиграл на губной гармонике, надел на палец колечко. Хотел повалить ее на кровать. Она оттолкнула его. “Я выйду на минутку”, - попросила Любаша.
… Она вернулась, когда он заснул, а заснул он сразу, только прикоснувшись к полушке. Любаша выбрала покрепче предмет, бутылку полусухого шампанского “Абрау Дюрсо”. Она со всего размаху ударила его по голове в то место, которое при изучении анатомии называли ей самым уязвимым, в височную кость. Немец был сразу убит. Она положила на кровать бутылку “Абрау Дюрсо”, собрала все документы, найденные в комнате, за пазуху, они резали ей грудь, и ушла. Она собрала все, что написало не по-нашему. Ведь она даже точно не знала своего задания, какие документы и в каком штабе, она просто мстила.
Ей снова повезло. Офицеры продолжали играть в карты, пить и ругаться. Она притаилась в кустах желтой акации и наблюдала за домом. Убитый немец не мог, конечно ее выдать. Граната мешала Любаше. Она поднялась, и, войдя в дом, прислонилась у дверного косяка.
- Уше, - закричал ей главный и захлопал в ладоши. – Как, вкусно?
- Вкусно, - строго ответила Любаша и, отступив за дверь, швырнула гранату куда-то под ноги врагов, на пол, замусоренный и заплеванный. Она выскочила, взрыв настиг ее, но только волной, теплой и стремительной. Она перепрыгивала плетни, канавы, бежала. И только у камышей, сухих и твердых, разыскав завязанные шатром макушки, упала на мокрую, осеннюю землю. Ребята сняли с ее большого пальца кольцо лимонки, которое врезалось ей в мясо, так она зажала его.
- Вот документы, - сказала она, - давят.
- Разберутся, грамотные, - моряк скрутил их толстой трубкой.
СНОВА ТАМАНЬ
Любаша пришла снова в Тамань. Уже отгремели бои за Новороссийск и Анапу, продвигались танки от станицы Раевской, штурмовали Темрюк, прорывались к нему от Курчанского лимана. Немцы поспешно утекали в Крым. Тамань была последним куском кубанской земли, оскверненной германцем. Кубань казнила врага, попавшего не ее светлые земли…
Любашу высадил сторожевик, и ночью она пробралась в родную Тамань. Она двигалась среди развалин, среди гомона чужой речи, среди людей, пораженных тем, что их вот- вот должны раздавить русские дивизии. Девушка радовалась поражению врага.
Она могла смела передать пославшим ее морским офицерам: “Немцу плохо”. Она разведала переправы, и огненный смерч зениток не оглушал ее. “Им будет еще хуже”, - шептала она, продираясь в опаленных кустах.
И девичье сердце потянуло ее к обрыву. Черешни не было, но ветви, свежие ветви, выпрыгнули от корней, и в осенние, мокрые листья можно погрузить пальцы, как в воду. Здесь когда-то ходили они, здесь гасла звездочка. Дом ее?
Дома не было. На пепелище Баклана и Лебедки вырыли ямы для дота.
- Хорошо, - казала Любаша, поднимаясь от побегов черешни, - так их …
Немцы были рядом. Луч фонаря прошел по ее лицу.
Ее вели, скрутив так руки, что шрамы трещали. В хате, где дрожали от артиллерийских залпов стекла, было пять немцев, измятых и пыльных.
Ее отвели в подвал и одну оставили на ночь. Ей дали воды и один помидор. Она съела помидор, запила водой, охватила руками колени и задумалась. Она подошла к естественному концу. Месть! Но она отомстила, как могла и теперь уже за нее отомстят ребята. И если бы был жив Валентин, то тогда еще следовало бы грустить, но его нет. А может, встретится с ним где-нибудь там, в каких-то дале
Утром ее отвели на допрос. Ее насильно раздели. Перед мужчинами стояла израненная русская девушка, с коричневыми разрубинами шрамов, девушка, прекрасная в своей ноготе. Она впервые разделась перед мужчинами и не стеснялась. Это были враги, не люди.
- Слушай, девка, если ты скажешь о числе мелких кораблей, если ты скажешь, зачем ты пришла сюда в это время … Мы можем …
- Гады! .. – крикнула Любаша, срезу вспомнив своих друзей-моряков и их любимое “гады”.
Немец молча вернулся с пучком ветвей черешни.
Любашу привязали к скамье и методично и аккуратно избили. Любаша не крикнула, не подала стона.
Ее решили повесить у черешни, на лермонтовской круче. Туманное, и гремучее утро, последнее утро Любаши. Недалеко шли свои. Она знала походку морской пехоты. Она знала, как режет черноморскую волну узкий киль сторожевика, как шумит вода за кормой сейнера и лайбы. Она узнавала снова и снова гром своих пушек, а может пели где-то вблизи знакомые ребята из огневых расчетов.
Она запела песню:
Я знаю, запросит душа твоя ласки,
Но поздно, меня не вернешь.
И прошлого счастья волшебные сказки
Напрасно в себе позовешь…
- Сентиментальная девочка, - немец прикоснулся плотоядно к ее груди.
- Уйди, - произнесла Любаша свысока.
Она была у себя. Здесь висела ее детская люлька, здесь она познала настоящую любовь. Она пела и улыбалась и поторапливала палачей.
Зачем мы любили, зачем мы хотели,
Возможно ль былое вернуть …
И она услышала рокот гитары и, словно приморское эхо, продолжение песни, которая вероятно, витала над этими обрывами печальной Тамани.
Наш день отошел, и лучи догорели,
Прощай, уходи, позабудь…
- Он … - сказала она, - его дух … Валька …
Прислушались и немец, и часовые, приготовив оружие и водя им над кустами присохшей бешенюки, как миноискате
Махнув тяжелым крылом, припал к клубу тумана беспокойная птица баклан и пропал. Гитара звучала над обрывами. Немецкий офицер вынимал из пиджака пистолет со скрещенной рукояткой. Он приблизился к Любаше. У него было бледное, перекошенное лицо. А ее глаза сияли. Она слушала песню. Это пел Валька.
- Давайте, - крикнула она. – Вешайте!
И вот рявкнули берега и срезу ожили автоматной стрельбой. Из тумана вырвались оранжевые ленточки гвардейских бескозырок.
- Полундра!
Черная туча, поднявшаяся над врагом у этих обрывов, казалась сказкой.
- Валька!
Тут впервые сердце отказало Любаше, и она упала. Гремели пушки. Где-то близко пронеслись Танки. Над берегом гремели голоса “морских орлов”.
- Давай, отчаливай фрицуганов! Бей их!
Валька нес по тропке Любашу. Ему разрешили это и без него продолжали бой за Тамань, за Лермонтовские кручи.
…Слухам нельзя верить, тем более слухам о погибших. Валька не застрелился. Моряку в бреду показалось, и он принес такую страшную весть. Любаша снова идет по войне, только теперь вблизи нее крепкое плечо Валентина.
Голубой мир и ясные зори. И чайка над бегучей водой, и мягкие листья черешни.
И вздох, свободный и глубокий, которым вздохнула Тамань, родина девятнадцатилетней Любаши.
Сегодня - великий праздник, но это праздник "Со слезами на глазах". На сайте amic.ru создан "виртуальный" мемориал Славы, где размещена информация о героях войны, чьи имена, так или иначе связаны с Алтайским краем.
Есть информация и о без вести пропавших в годы войны военнопленных - уроженцах Алтайского края.
